На сайте "Русского журнала" опубликована дискуссионная статья о модернизационной роли университетов.

Модернизационная роль университетов
Университеты - фабрики идеологий Даниил Александров http://www.russ.ru/pole/Modernizacionnaya-rol-universitetov5

С момента своего возникновения университеты были «агентами преобразования мира», причем даже в те эпохи, когда нам кажется, что университеты всячески старались воспроизводить университетский корпоративный консерватизм – религиозный или академический. Даже в период подъема академий в XVII – XVIII веках, как показывает статистика научных биографий, ведущие ученые Европы работали в университетах. Более того, просто благодаря тому, что университет всегда занят формированием нового поколения образованных людей, он все время толкает время вперед. Университет создает будущее.
В модернизации университет участвует всегда. В любой стране. Вопрос в том, насколько успешно он это делает – лучше или хуже, быстрее или медленнее. В тех условиях, когда мы хотим, чтобы изменения в обществе происходили быстрее, мы естественно ждем, что и наши университеты будут работать лучше как социальные машины по производству будущего.
Важно увидеть, что процесс модернизации состоит не в изменении политических конструкций или введении технологических инноваций, а в изменении практик и привычек людей. Модернизация – это не развитие новых производств, а рост новых форм жизни. Подлинное обновление общества через изменение человеческого поведения обычно происходит незаметно. Без громкоговорителей и аккомпанемента фанфар.
Если университеты хотят активно участвовать в процессе модернизации, быть важной и успешной составляющей этого процесса, одним из главных его моторов, они должны в полной мере соответствовать именно этой, самой главной части, изменений. Они должны стать не только поставщиком образовательных услуг, какими они часто себя видят. Не только местом общения и обучения, передачи традиций и знания, и не только площадкой производства нового знания, которое создает в конечном итоге цепочку инновационных процессов. Они должны стать местом формирования и распространения новых социальных практик.
Современные университеты в разных странах данную функцию очень хорошо выполняют. Существо множество направлений, в которых это может происходить. Все их не опишешь в короткой заметке. Но несколько интересных и важных, может быть, именно тех, которых не хватает в России, необходимо обрисовать.
Во-первых, значение университетов для производства новых стилей мысли и новых политических практик. Это происходит медленнее, чем мы думаем. Роль университетов не только и не столько в ажитации молодежи - когда молодежь собирается в замкнутом «кампусном» университетском пространстве и радикализуется - сколько в том, что университетские профессора – если они могут это сделать – оставляют огромный след в умах студентов. Не столько прямым воздействием, сколько созданием определенной интеллектуальной атмосферы, формирующей новые интеллектуальные стили, а за ними и новые формы жизни.
Я проиллюстрирую это на двух примерах, с моей точки зрения, очень ярких примерах, связанных с одним университетом.
Чикагский университет возник относительно недавно (в конце ХIX века), но в нем довольно быстро сложились определенные интеллектуальные направления, оказавшие невероятное влияние на человечество в целом. Этих направлений, на самом деле, было много, но я скажу лишь о двух.
В системе Чикагской политической философии можно различить корни американского неоконсерватизма. Современные неоконы и их предшественники сформировались именно в той студенческой среде, где они слушали многих блестящих преподавателей, в том числе, такого профессора как Лео Штраус. Его ученики (ученики в самом широком смысле слова – не обязательно люди, которые писали под его руководством диссертации, но те, кто учились в Чикагском университете) сформировали в период президентства Буша-младшего политическую и военную повестку дня современной Америки, а тем самым, можно сказать, и всего мира.
То же самое мы видим в экономической мысли. В современных условиях после финансового кризиса все время говорят о кризисе Чикагской школы. Что такое Чикагская школа в двух словах? Это сочетание экономического неолиберализма с современной теорией рационального выбора. Это наследие большого числа нобелевских лауреатов по экономике, которые получили премии за создание теорий в стенах Чикагского университета. Влияние академической профессуры, занимавшейся и занимающейся фундаментальными исследованиями в Чикагском университете, на современную жизнь всего мира огромно и совершенно не может быть устранено.
Университет создает новые политические, экономические, какие-либо иные дисциплинарные дискурсы. Если это сильные дискурсы, они оказывают сильное воздействие на самые разные слои общества. Никто не думал, что академические философы и экономисты Чикагского университета после Второй мировой войны, окажут такое влияние. И нет оснований полагать, что Чикагский университет и его академическая философия несет ответственность за военные интервенции США в разных странах мира.
Но дело в том, что именно университет способен формировать новые направления человеческой мысли, которые выходят вместе со студентами из академических стен и постепенно превращаются в новую активность (рыночную, финансовую, политическую).
* * *
Есть прямая аналогия с техническими инновациями: научные или инженерные идеи проникают постепенно в промышленность, превращаются в инновационные продукты и приходят к потребителю уже в виде технологий, меняющих их жизнь, – мобильные телефоны, радары, другие технические средства. Так и теоретическая мысль в общественных и социальных науках, проникая в общественный дискурс и жизнь людей, постепенно транслируется в политические инструменты уже совсем в иных руках. Академические идеи незаметно перестраивают весь мир.
Университеты должны обладать значительной автономией, независимостью от общества и политики, чтобы стать теми площадками, на которых формируются новые формы общественной, экономической, политической жизни.
Мне довелось присутствовать на семинаре Аспен-института для руководителей американских университетов. На нем выступало много известных людей, в том числе американский генерал Уэсли Кларк. Он говорил о том, что если в Конгрессе, в Пентагоне, в ЦРУ или в Белом доме, равно как и в аналитических центрах, связанных с политическими партиями или определенными структурами, царит «групповое» мышление, то университеты могут создавать новые стили мысли. Университеты, говорил генерал Кларк, могут и должны быть про-активными, в то время как аналитические центры и политические партии являются ре-активными. Университеты могут отвечать на вызовы мыслимого будущего, формируя тем самым это будущее.
Кларк прямо говорил о том, что неизбежная реакция всех политических структур на события на Ближнем Востоке ограничивает политическое видение мира в целом. А ведь в нем через 20-40 лет будут другие центры влияния и другие центры напряжения. Повторяется цикл ошибок времен Холодной войны, когда политики и аналитики слишком много думали о противостоянии с СССР и не были готовы к реальности мира после Холодной войны. И сейчас, по его словам, не приходится ожидать, что аналитические центры, реагирующие на вызовы сегодняшнего дня, смогут увидеть будущий мир под новым углом зрения. Поэтому единственная возможность формирования нового альтернативного взгляда на будущую политику сохраняется в университетах. Ведь они, как говорил генерал, находятся на некоторой дистанции от политики, могут думать о будущем и тем самым его создавать.
Другая важная роль университета – расширение социальных горизонтов и изменение практик молодежи, поступающей в этот университет.
В современных обществах разных континентов и стран глобальные и локальные проблемы перемешаны самым причудливым образом. Давно уже появилось новое словечко «глокальность», отсылающее именно к этой уже неустранимой связке глобального и локального.
Задачи университетов – быть космополитичными центрами образования именно для того, чтобы дать всем студентам, которые в них попадают, возможность научиться соединять свои национальные, локальные интересы с мировыми проблемами. Университеты должны тренировать своих студентов жить глокально. И все ведущие современные университеты мира делают это почти насильственно по отношению к студентам.
Совсем недавно Гарвардский университет ввел практически обязательное требование. Один из восьми семестров 4-летнего обучения на бакалавра в Гарварде студент должен провести в каком-то университете за границей. Руководство университета хотело сделать это строго обязательным правилом, но понимало, что полное его соблюдение затруднительно, и поэтому сейчас это только «настоятельная рекомендация».
Гарвардские профессора не обольщаются. Они прекрасно знают, что один семестр за границей не превратит человека в международного ученого или интеллектуала-космополита. Он вернется в свою страну, будет жить своей жизнью, говорить на своем родном языке, станет заниматься в подавляющем большинстве случаев локальными, а не мировыми проблемами. Подавляющее число людей, даже с высшим образованием, живет в своей местной среде, мало выходя за ее интересы. И руководство Гарварда на это и рассчитывают – они готовят профессионалов для будущего своей страны.
Университеты понимают, что совершенно недостаточно, чтобы люди съездили в туристическую поездку, не меняющую мировоззрение человека. Они не формируют новых привычек. Студент-турист, выезжающий летом в Европу – это важное и полезное явление. Но очень часто такой человек передвигается лишь в своем туристическом коконе или в среде своего молодежного общения.
В современном мире очень важное студенческое дело – поучиться и поработать где-то в другом месте. Каждый год сотни тысяч европейских и американских студентов ездят в разные страны участвовать в практических проектах. В центре социальной помощи городской бедноте Стамбула, созданном одним из новых турецких университетов, можно встретить немецких, голландских, бельгийских, английских и американских студентов, работающих волонтерами. Вы легко встретите немецких волонтеров в России, а американских волонтеров в Южной Африке. В современных университетах есть специальные службы, которые помогают людям найти себе волонтерские места для работы в важных социальных проектах.
Здесь у российских университетов огромное поле для деятельности. Мы должны открыться миру не только для восприятия каких-то идей из других стран, но и личного участия студентов в жизни разных стран.
В такой включенности студентов в проекты других странах есть прямой национальный интерес. Люди, которые знают, как практически решаются социальные проблемы в Индии или Турции, и которые вместе с коллегами из разных стран мира работают какое-то время над их практическим решением, получают бесценный практический опыт, начинают думать об этом и решать эти проблемы у себя дома.
В советское время наши преподаватели ездили в Африку и на Кубу. Наши сотрудники эпидемиологических служб в рамках Всемирной организации здравоохранения разъезжали по миру и боролись с болезнями в самых разных странах Азии, Африки и Америки. Сейчас мы этого не видим. А среди студентов такая деятельность активно востребована. Студенты стремятся поехать в далекие страны, причем не туристами, а работниками. Они хотят изучать образование и бедность в Индии для того, чтобы заниматься этими вопросами в России. Прямо сейчас один из моих учеников работает волонтером в Индии, занимаясь созданием сети кооперации колледжей штата Керала, а две студентки из моей лаборатории преподают английский в лагере для бедных детей около Мумбая.
Волонтерство в социальных проектах меняет людей в целом. Студенты должны работать и в России, и во всем мире. Волонтерское участие российских студентов в проектах по всему миру кажется мне совершенно обязательным. Я надеюсь, что мой университет поставит своей целью в короткие сроки достичь того, что каждый студент университета за время обучения в нем хотя бы раз поучаствует волонтером в том или ином проекте не менее двух месяцев где-нибудь в мире. Это совершенно необходимо, чтобы сформировать новое поколение по-настоящему активных и ответственных за свою страну граждан.
Университеты, которые, как я сказал в начале, дистанцируясь от социальных и политических проблем сегодняшнего дня, не могут и не должны полностью отключиться от окружающей их социальной жизни. Они могут успешно сочетать образование студентов и преобразование окружающей жизни не только глобально, но и в малом масштабе. Это хорошо заметно на ряде американских университетов, которые окружены проблемными социальными районами – городскими гетто. Знаменитые Пенсильванский и Чикагский университетв находятся рядом с очень неблагополучными районами. И в какой-то момент перед ними встала задача выживания через преобразование города, в котором они находятся.
В знаменитой Уортоновской школе бизнеса Университета Пенсильвании(Wharton Business School, University of Pennsylvania) множество студентов проходят бесплатную волонтерскую интернатуру в центрах поддержки бизнеса – своего рода бизнес-инкубаторах, расположенных в центре городского гетто. Я был в одном их таких центров, который поддерживает самый разный мелкий бизнес, участие в котором преобразует городские гетто, и слушал рассказы студентов Уортоновской школы, как полезно учиться менеджменту в таких трудных условиях и какой эффект они достигают. И Уортоновская школа бизнеса не одинока. Медицинские школы открывают в гетто амбулатории и оказывают бесплатные услуги. Юридические факультеты организуют бесплатные юридические консультации для бедных. И в тех городах, где университеты этим активно занимаются, мы видим очень существенные изменения в городских гетто. Университеты одновременно успешно учат своих студентов, делают свою среду безопаснее и помогают решать большие общественные проблемы.
Конечно, университеты не могут решить те или иные социальные проблемы в одиночку. Но они могут внести огромный вклад, как интеллектуальный, так, самое главное, практический. Ведь университеты – это тысячи и тысячи юношей и девушек, готовых на самое разнообразное участие в тех или иных проектах. И университеты должны им помочь в этом.
* * *
Обсудив все это, можно обратиться к вопросу, могут ли наши университеты успешно конкурировать на мировом рынке образования и науки?
Мой ответ уже понятен. Могут лишь немногие, да и то в том случае, если они решительно продолжат преобразовывать сами себя. Я специально выделил те аспекты университетской жизни, которые мало выражены у нас, в России.
Я глубоко сомневаюсь в том, что российские университеты могут формировать новое поколение «глокальных» россиян или формировать новые сильные способы мышления и стили мысли, которые окажут влияние на будущее человечества. Работа по созданию таких стилей мыслей – это не сиюминутное выполнение того или иного политического заказа, который готовы делать наши университеты. Это работа на будущее за пределами того политического заказа, который существует сейчас в той или иной стране, в том числе и в России.
Если бы Чикагский университет реагировал на политический заказ своего времени с расторопностью, присущей многим другим университетам, в частности, российским, он не сформировал бы новый стиль мысли и политические, экономические практики, поколение спустя того времени, когда этот стиль стал формироваться в университетских стенах.
Европейские традиционные университеты глубоко озабочены тем, что они как социальные машины по производству будущего справляются со своей задачей неуспешно. Они отстают в этом отношении от Америки не потому что Америка богаче, а по тому, что американские университеты как социальные машины по производству знаний, инноваций и новых форм жизни работают неоспоримо лучше большинства европейских.
В этом отношении очень характерен совместный доклад французских и американских исследователей – Филиппа Агийона, Каролины Хоксби и их коллег – о новых амбициях европейских университетов. Этот доклад стоит прочитать всем, интересующимся университетской жизнью, университетской политикой.
Для того чтобы написать этот доклад группа экономистов обработала данные об управлении, образовательной и научной деятельности множества европейских и американских университетов и с помощь строгого статистического анализа доказала, что для успешности университета важно сочетание университетской независимости от государства и наличие институциональных механизмов обеспечения ответственности университета, например, через конкурентное финансирование.
В докладе в целом много важных наблюдений и выводов. Например, в успешных автономных университетах никто никогда не выбирает ректора на собраниях трудовых коллективов или каких-либо конференциях. В организационно-успешных университетах ректор всегда отчитывается перед внешним органом, и обычно назначается этим же органом, скажем, советом попечителей. Эти органы отвечают за правильный выбор стратегии и того лидера, который эту стратегию реализует. Автономия – это не зависимость ректора от сговора с университетской элитой, а свобода от давления государственной бюрократии среднего звена. Позволить корпорации выбирать собственного начальника и ни перед кем не отчитываться – верный путь к падению качества университета.
То же самое касается конкурентного финансирования. Статистический анализ показывает, что чем выше роль конкурентного финансирования в жизни университета, тем лучше эти университеты работают. Никому из европейских политиков не приходит в голову сказать, что университеты должны жить только на гранты. Это было бы безумием. Но конкурентное финансирование должно составлять очень существенную долю в финансировании университетов для того, чтобы конкурентные стимулы в этой среде работали.
Университетам в России есть, что извлечь из европейских уроков. К примеру, немецкое академическое сообщество очень хорошо понимает проблемы «академического склероза» в своих университетах, в частности, невозможность молодежи найти себе достойное место в университетской академической жизни. Академическая система Германии, включая научные фонды, старается приложить максимум усилий для того, чтобы как-то сформировать, несмотря на консервативное сопротивление профессуры, возможности «вертикальных лифтов» социальной мобильности молодых ученых, поскольку «отток мозгов» из Германии определяется не тем, что там меньше денег на науку, чем в Америке, а тем, что каналы мобильности для ученых в Германии совершенно склеротизированы.
* * *
Сопротивление сложившихся академических элит всем возможным реформам в России имеет еще более острый характер, чем в Германии. Последнее время мы критикуем консерватизм Академии наук, и он составляет реальную проблему для модернизации страны. Но консерватизм университетских элит не меньше.
Университеты в России, а точнее университетские руководители и академические элиты, оказавшись на рыночной свободе реформировавшейся страны, слишком увлечены зарабатыванием денег. Доходы руководства в некоторых вузах могут отличаться от доходов молодых преподавателей в тысячи раз. Нет сомнения, что руководитель бизнес-школы или ректор медицинского вуза должны получать много больше, чем молодой преподаватель какой-либо гуманитарной дисциплины. Это реальность рынков труда и приоритетов общества – великие хирурги или финансовые аналитики и сильные менеджеры востребованы больше, чем молодые историки науки. Но внутри академической корпорации отличие может быть в десятки раз, но не на три-четыре порядка. Такой запредельный разрыв развращает обе стороны социального неравенства. Лишь немногие университеты по-настоящему озабочены ростом качества и привлечением новых кадров и позволяют себе платить сильным молодым ученым больше, чем академическим руководителям и администраторам.
Университетские преподаватели низшего звена в большинстве вузов, за исключением нескольких успешных, воспроизводят в своем поведении старую шутку советского времени: «Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что мы работаем». Советский застой в академическом мире воспроизводится и возрождается не по воле злых политиков или идеологов, а силою социального устройства самих университетов, обеспеченного решениями академической элиты.
Университеты, и в этом их трудно винить, старались приспособиться под новую постсоветскую жизнь вместо того, чтобы изменить ее. Но это не только проблема малого финансирования. Стремление заработать любой ценой было не только и не столько результатом малого финансирования университета, сколько проблемой распада корпоративного этноса, который начался еще до постсоветских реформ. Этос, выраженный в шутке «мы делаем вид, что работаем», сложился не в 1990-е гг., а гораздо раньше.
Те факультеты и те университеты, где сохранился сильный научный состав и, тем самым, сильный академический этос, пострадали от погони за деньгами в гораздо в меньшей степени, чем те дисциплины и те факультеты, в которых этого корпоративного научного фундамента не было и в советские времена. Вместо того, чтобы с «Машиной времени» сказать, что мы «не будем прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас», российские университеты, к нашему несчастью, прогнулись под изменчивый мир до такой степени, что, кажется, уже не могут вернуться в необходимое для страны и общества прямое состояние с тем, чтобы не только идти самим в будущее, но и вести туда поколение молодежи.
Сколько российских университетов будет готово выделять большие ресурсы и/или искать серьезные спонсорские средства на то, чтобы организовать волонтерскую работу своих студентов в разных странах мира? А ведь без специальной поддержки в наших условиях расходы на международные перелеты могут стать запретительным барьером для многих студентов. Международное волонтерство в российских вузах может легко превратиться в очередную форму туризма для обеспеченных или в еще один механизм производства неравенства, вместо того чтобы стать механизмом модернизации российского общества.
Вопрос в предыдущем абзаце почти риторический. Университетская система в России в целом скользит все ниже и ниже. По моим представлениям всего лишь несколько ВУЗов (и это не столько классические университеты, сколько специализированные ВУЗы, в частности, технические) стремились и стремятся улучшать качество образования. Они ставили в центр своей стратегии не столько диверсификацию источников и увеличение прибыли, сколько рост качества и создание инновативной учебно-научной деятельности. Как раз в этих ВУЗах разрабатываются новые отношения между университетом и обществом, между университетом и государством, между университетом и бизнесом. В большинстве случаев построение новых отношений заменено прямым патронажем – несколько очень успешных выпускников важнее, чем построение новых форм отношения с обществом и выращивание новых форм мысли и жизни.
Задачи университетов совершенно ясны. К несчастью, университеты, способные их решать, в стране можно сосчитать на пальцах одной руки. Подавляющее большинство российских университетов в настоящий момент просто не способно решать не только задачи модернизации общества, но и свои собственные проблемы.
30.04.10 14:43