Интересные результаты включенного наблюдения Михаила Немцева
Михаил Немцев http://gefter.ru/archive/9071
Университетские гуманитарии современной России
Расширенный и дополненный текст доклада на Всероссийской конференции «Гуманитарные науки: советская травма в постсоветскую эпоху» в НИУ ВШЭ 17 мая 2013 года.
Профессора18.06.2013 // 664
© Mark Nye
Хочу выразить благодарность организатору этой конференции Т.А. Левиной, без нее этот доклад не состоялся бы.
1
Когда говорят о совокупности академических сотрудников или «академическом сообществе» современных российских университетов, то о чем именно идет речь? Что за люди составляют это сообщество, что общего они имеют между собой и в чем различаются?
Это сообщество — основной объект широко обсуждаемой университетской реформы. Но объект таких рассуждений не совсем очевиден: кто именно работает в университетах? И почему, несмотря на все происходящее, кафедры не пустеют?
Итак, основной вопрос, на который я хочу начать отвечать, можно сформулировать просто: кто работает преподавателями [1] в современных российских университетах? Их профессиональные задачи сложны: эти люди обязаны одновременно преподавать, вести научно-исследовательскую работу (т.е. отчитываться о публикациях и участии в исследованиях) и в то же время вести методическую работу, причем в некоторых вузах подготовка «методического обеспечения учебного процесса» превращается в основное их занятие. Государство в процессе реформирования стратифицирует это сообщество, например, разделяя «эффективные» и «неэффективные» вузы. В то же время его представители по-разному используют те же вузы для удовлетворения своих экономических, карьерных и пр. интересов. Любой университет является полем стратегических игр, особенность российского университета только в том, что правила этих игр предопределяет общая постсоветская ситуация. Она и является основной темой данной конференции.
Исходный пункт этих рассуждений — мое собственное, «включенного наблюдателя», ощущение внутренней сложности этого сообщества. Я начну с описания общей ситуации в массовом университете, затем с помощью понятия «этос» попробую охарактеризовать основные группы, на которые следует делить вузовских преподавателей, а затем охарактеризовать логику отношений между ними.
Речь пойдет о преподавателях гуманитарных дисциплин массовых провинциальных вузов. Под «гуманитариями» подразумеваю не только тех, кто должен преподавать традиционные «гуманитарные» дисциплины (философия, история, языки и т.д.), но и преподавателей разнообразных предметов, вошедших в учебные программы с экспансией высшего образования в России за последние двадцать лет. Предполагается, что эти дисциплины имеют более прикладной характер и нацелены непосредственно на профессиональную специализацию студентов. Часто преподаватели публикуют статьи, т.е. ведут исследования (или, чаще, имитируют их проведение) в тех же предметных областях, к которым относятся предметы, которые им выпало преподавать.
Различие между людьми, имеющими базовое естественно-научное или техническое образование и работающими преподавателями соответствующих дисциплин, и другими вполне очевидно для самих сотрудников вузов. Это старое разделение внутри академии («физики и лирики», «две культуры» Чарльза Сноу) усилилось в постсоветский период. Оно происходило в первую очередь за счет «гуманитарных» специальностей и факультетов, т.е. быстрых в организации, не требующих сложного технического обеспечения и всегда обеспеченных преподавательскими кадрами (потенциальных преподавателей менеджмента, журналистики и английского языка в любом городе всегда больше, чем, скажем, математического анализа и аналитической химии). Число преподавателей в России непрерывно росло. В 1990 году было 219,7 тыс. преподавателей, в 1999 году — 255,9 тыс., а в 2010 году — уже около 341 тыс. При этом четкую границу между государственными и частными вузами провести невозможно, прежде всего потому, что работают в них одни и те же люди. При этом увеличение числа людей, трудоустроенных таким образом, не привело к каким-либо значимым процессам самоорганизации этого сообщества.
Особенности университетской «гуманитарии» в сравнении с «техническими специальностями»:
1) критерии результативности проделанной работы совершенно размыты, поэтому максимально упрощена возможность имитации исследований, аналитики и т.п.;
2) низкая себестоимость такой науки (кроме некоторых дисциплин, типа археологии);
3) «гуманитарии», особенно обладающие высоким административным статусом, успешно претендуют на экспертную позицию. Не будет преувеличением утверждение, что производство «экспертной позиции» — это основной общественный продукт «гуманитарной» университетской науки.
Провинциальнымэто сообщество является постольку, поскольку локализовано в вузах, не являющихся узлами глобальных научных интеллектуальных сетей. Работающие в них специалисты исключены из актуальной мировой науки. У гуманитариев эта ситуация усугубляется унаследованной от советской науки исходной ничтожной [2] позицией в мировой науке. В своих исследовательских интересах они «предоставлены сами себе»; как пишет Кирилл Титаев, «в российской вузовской системе никто не запрещает преподавателю хорошо преподавать», хотя «никаких стимулов хорошо преподавать и хорошо учиться нет» [3]. Ситуация «делайте что хотите» наиболее точно характеризует именно провинциальное состояние [4]. Конечно, «провинциален» вуз не в географическом, а в социальном пространстве: Новосибирский государственный университет (фактически, корпоративный вуз Сибирского отделения РАН) в гораздо меньшей мере провинциален, чем многие московские вузы. Но и там ситуация может драматически различаться от факультета к факультету.
2
Университетские трансформации постсоветского периода повлияли на интересующее нас сообщество прежде всего в таких аспектах:
1) дисциплинарное поле резко расширилось, появились новые, никогда ранее не существовавшие учебные курсы (от «истории стран СНГ» до «социально-этических аспектов информационных технологий»), что потребовало массовой переквалификации. В то же время, поскольку эти курсы возникали (оказывались в учебных планах) случайным образом, зачастую не было никаких требования к их содержательной стороне. См., к примеру, список прочитанных за 15 лет курсов, составленный преподавателем филологического факультета одного из новосибирских вузов в Приложении;
2) резко снизился жизненный уровень, а вслед за ним социальный статус преподавателя [5];
3) оставаясь государственными учреждениями, многие университеты превратились в коммерческие предприятия, работающие в интересах ректората. Открытие новых «легких» специальностей, о чем шла речь выше, — это пример поиска выгодной ниши на формирующемся рынке образовательных услуг и вызвано исключительно коммерческими и административными интересами руководства вуза. В «административной онтологии» вузовских чиновников почти представлены ценности классической «идеи университета», которая легитимирует существование большей части вузовских гуманитарных предметов. Жалобы на непонимание чиновниками важности этих предметов — это постоянная тема выступлений и профессиональной коммуникации университетских преподавателей вообще и гуманитариев в особенности;
4) резко трансформировалось информационное поле. От «нормальной» для советского гуманитария ситуации недостаточного доступа к необходимой литературе, высоких требований к владению «литературой по теме» и обыденного деления на «знающих иностранный язык» и «не знающих иностранный язык» сообщество окончательно ушло к середине 2000-х. Деление на тех, кто на достаточном для рутинного пользования уровне владеет техническими средствами поиска информации и иностранными языками, и тех, кто не владеет ими, во многом стало фактором разрыва между поколениями. Снижение требований к владению «литературой вопроса» привело, кроме прочего, к общей потере содержательности производимых гуманитариями текстов [6].
Эти процессы оказались «вложены» в процесс постсоветских университетских трансформаций в целом (нижеследующий перечень не претендует на полноту, но лишь на кратчайший абрис ситуации):
1. Основной социальной функцией вуза становится сословно-классовая социализация. Под «сословной» социализацией подразумевается перспектива вхождения с дипломом данного вуза в некоторое привилегированное сословие [7]. Таковы некоторые университеты, такие как Институт нефти и газа либо МГИМО. Обучение в них престижно и потому дорого стоит. Массовый университет, однако, производит классовую социализацию, т.е. «достраивает» выпускников средних школ до полноценного дее-, трудо- и бракоспособного «члена общества». При этом «гуманитарные специальности» предназначены именно для сословной социализации. Отсюда разрушение критериев профессионализма как требований к выпускнику…
2. Включившись в рынок, вузы стали экономическими субъектами [8] и произошла их двойная приватизация: ректораты распоряжаются университетом как экономическим предприятием, а Министерство образования и науки также распоряжается им как ресурсной базой для игры на административном рынке. Большой (во многих случаях уже непреодолимый?) разрыв между руководством университетов и рядовыми преподавателями на уровне ниже руководства деканатами видимо выражает всеобщую тенденцию постсоветских институциональных изменений. Однако в качестве экономических субъектов университеты не могут действовать целерационально: что является их продуктом на «рынке»? Что такое «образовательная услуга?» Фактически, с введением в 2012 году Федерального государственного образовательного стандарта 3-го поколения (ФГОС) потребителям (студентам) и государству предлагается платить за прописанные в нем «компетенции», которые определяются нерыночно, «сверху».
3) Разрушены кафедры с их традициями «вертикальной» передачи от поколения к поколению «скрытого знания» — методического, организационного и т.д. Что значит «кафедра» для многих, особенно для молодых сотрудников провинциальных университетов? Это (а) работодатель, (б) особое офисное помещение [9]. Она перестает быть местом продолжающегося методического и профессионального самообразования, обмена опытом и т.д. Это ведет к формализации отношений на кафедре и атомизации их сотрудников. Каждый из них формирует собственную стратегию выживания и продвижения в данной организации.
3
Теперь ближе посмотрим на людей, которые в перерывах между занятиями сидят на этих кафедрах, проверяя письменные работы или сосредоточившись в своих ноутбуках. Можно сформировать такую классификацию типов преподавательских позиций на основе авторских наблюдений и анализа качественных исследований. В своем анализе я исходу из того, что, даже находясь внутри одного института и выполняя сходные служебные обязанности, преподаватели не образуют единого сообщества. Однако можно описать особенности их поведения и на их основе выявить четыре основные группы, четыре основных «чистых типа» самоопределения университетского гуманитария. Преимущественно к одной из этих групп можно отнести каждого из них.
Чтобы охарактеризовать эти различия, можно применить категорию «этос».
Этосопределим как разделяемая некоторой группой совокупность обоснованных способов действия в рамках конкретного института. Она предполагает приверженность определенной совокупности личных и групповых ценностей, и соответственно, влечет предпочтение определенных стратегий [10].
Это промежуточная категория между габитусом и этикой как набором декларируемых норм (в т.ч. в виде разнообразных «этических кодексов»). Этос относится скорее к «скрытому знанию», формирующемуся в результате адаптации и социализации личных стремлений. В отличие от этических норм, этос не определяется в оценочных или нормативных суждениях, хотя и проявляется в них, но проявляется в выборе стратегий профессиональной и жизненной социализации. Его можно наблюдать в ситуациях конфликта, когда представители разных групп внутри сообщества оправдывают свои действия; этос хорошо проявляется в оправдании. Об «этосных группах» как некой переходной фигуре стратификации резонно говорить в условиях, когда профессиональные сообщества не сформировались, иерархизировать их затруднительно, академическая среда завивается «анархически» [11] (см. работу Соколова «Проблемы консолидации научного авторитета…») и образование групп не формализовано.
Важный пример сопоставления этосных групп в постсоветской академии предлагает Елена Гапова [12]. Она выделяет две группы с разными профессиональными и жизненными стратегиями: «вестернизованные» ученые и постсоветские «советские». Их уместно определять как этосные группы. «Разделение между ними имеет характер принципиального непризнания компетентности противоположной стороны и отказ быть на одном с ней поле (выступать на одних конференциях, публиковаться в одних изданиях и т.д.). Парадокс, однако, состоит в том, что обе группы сертифицированы (часто одной) академией, имеют степени, звания, списки публикаций в научных изданиях, преподают в университетах, входят в составы академических советов и т.д.» [13]. Это разделение восходит к позднесоветскому делению гуманитариев на работающих с иностранными или «западными» материалами и не работающих с ними (в силу незнания языков, отсутствия доступа и/или внутренней необходимости). Причем уже в советское время между этими группами устанавливались отношения взаимного «нечтения», т.е. рутинного непризнания [14]. Оно же вполне воспроизвелось в современной университетской среде, однако осложнилось пространственными факторами.
В тех городах, где существуют учреждения и традиции академической науки и старые университеты (Москва, Санкт-Петербург, Новосибирск, Томск, Екатеринбург), на гуманитарных кафедрах есть сотрудники, имеющие опыт работы в академической структуре (как минимум, опыт очной аспирантуры); представляется, что этот опыт существенно влияет на их представление о нормах академической деятельности. А в городах, где не было значимых академических учреждений до «золотого» брежневского времени, когда оформился облик современного т.н. «классического» российского университета [15], кафедральный персонал буквально порождает сам себя. И для формирования научных «западников» нет существенных оснований; скорее эти кафедры приспособлены воспроизводить людей, имеющих лишь общее представление о «научной жизни», в которой они не соучаствуют и не испытывают такой потребности; это можно назвать «туземной наукой» [16].
Итак, с учетом этого различия выделим основные этосные группы.
А) «Случайные люди». Те, кто трудоустроен в университете в силу разных персональных причин неакадемического характера. Эти люди не идентифицируют себя с преподавательским сообществом. Это бизнесмены, преподающие два часа в неделю в экономическом вузе, чтобы «не потерять форму» или по просьбе друга-проректора, это аспиранты, вынужденные преподавать по условиям очной аспирантуры, и т.д. Это профессиональные исследователи, использующие университет как базу для своих прикладных исследовательских организаций (разнообразных «экспертных центров» и т.п.). В эту группу нужно отнести разнообразных «искателей академического статуса». Таких людей в университете довольно много, они легко выявляются при беседах. У них низкая публикационная продуктивность и какой-либо профессиональный этос не выделяется.
Б) «Люди призвания». «Убежденные преподаватели», те, кто идентифицирует себя с образовательно-воспитательным процессом. Эти люди часто готовы преподавать много и в сравнительно неудобных для себя условиях (например, соглашаются на неудобное расписание). Фактически не занимаются «исследованиями»; при публикации своих работ, которую требует от них университет, обращаются в «свой» ВАКовский журнал. Как правило, заняты методической и воспитательной работой. Если бы не «люди призвания», многие кафедры не справлялись бы с требованиями по производству методической литературы, а вузы не могли бы проходить аккредитацию. Яркий пример — феномен «кафедральных бабушек». На многих кафедрах работают женщины старше среднего возраста, для многих из них с их кафедрой связана вся профессиональная карьера, они пользуются искренним, хотя несколько снисходительным, ироничным уважением коллег и студентов, готовят кафедральные праздники (дни рожденья, «женский день» и т.д.) — там, где они сохранились. Профессиональный преподавательский этос «люди призвания» унаследовали, видимо, не просто из советского времени — они наследники старой «русской интеллигенции» в восприятии собственной деятельности как общественного служения.
В) «Люди системы». Те, кто идентифицирует себя с институтом как организацией. Преподавание для таких людей есть в первую очередь выполнение должностных обязанностей. Склонны к административной работе и вообще к деятельности по жизнеобеспечению университета как организации. Закономерный результат этого — карьерный рост в рамках этой организации. К тому же административная деятельность «на благо университета» поощряется университетами заметно охотнее, чем научная, тем более — педагогическая деятельность (так, проанализировав стимулирование персонала в одном из самых «продвинутых» университетов России, в Высшей школе экономики, А. Олейник пришел к выводу, что «существующая система стимулов ориентирует ученых и исследователей на поиск и захват ренты, а не на научно-преподавательскую деятельность и осуществление инноваций» [17]). Эти люди — основной ресурс для образования «туземной науки», которая становится источником формальных статусов, необходимых для административного же продвижения (что, конечно, не исключает принципиальной возможности объединения административной и исследовательской карьер). Как этосную группу «людей системы» нужно рассматривать как представителей некой корпорации, и базовой ценностью для них являетсялояльность корпорации.
Г) Люди «науки». К таковым нужно отнести тех, кто, работая в провинциальном университете, полагает себя в первую очередь исследователем. Такой человек осознает себя ученым, вынужденным преподавать в силу сложившихся жизненных обстоятельств, однако идентифицирует себя в первую очередь с воображаемым научным сообществом — с «настоящей наукой». Соколов и Титаев определяют такой тип профессиональной идентичности как «провинциальную науку». Пополнить ее ряды они могут с помощью удаленных коммуникаций. Очень важный метод воображаемого выхода из «нулевого» состояния провинциальности –– академический туризм [18], т.е. поездки на научные мероприятия, частично или полностью финансируемые принимающей стороной или различными фондами [19]. Этос, по-видимому, можно выразить в такой обобщенной формуле: максимизировать возможности научной деятельности и оптимизировать преподавание. «Люди науки» могут быть очень хорошими преподавателями, однако в совсем «слабых» вузах, т.е. в вузах с низкой корпоративной культурой, они не могут адаптироваться [20]. Как и «людей призвания», их можно полагать наследниками интеллигентного этоса.
Представители этих четырех «чистых» типов представлены в разных пропорциях в разных университетах. Чтобы сопоставить их «удельный вес», нужны специальные качественные исследования.
Специального исследования требуют функции «кафедры» — как было сказано, хотя во многих случаях «кафедральная жизнь» редуцирована, так что сотрудники кафедры встречаются лишь на обязательных собраниях кафедры, сама кафедра сохраняется. Сотрудники кафедры что-то должны делать «на благо кафедры», они представляют кафедры на различных мероприятиях («столько-то студентов от кафедры на студенческую конференцию») и т.д.
4
Будущее российского университета определяется тем, какой этос будет преобладать на «низовом» уровне персонала кафедр и факультетов. В настоящее время университеты терпимо относятся к «случайным людям», поощряют продвижение и кооперацию «людей системы», откровенно эксплуатируют «людей призвания» и тех, кто несмотря ни на что пытается приспособиться и «что-то делать».
В отношениях «людей системы» и «людей науки» фактически разыгрывается двойственность академического поля (поля науки), о которой писал Пьер Бурдье: «Два аспекта научного капитала имеют разные законы своего накопления: “чистый” капитал приобретается главным образом признанным вкладом в прогресс науки, то есть изобретениями или открытиями… а институциональный научный капитал в основном приобретается посредством политических (специфических) стратегий, общей характеристикой которых является расход времени (участие в комиссиях, жюри диссертаций и конкурсов, семинарах, более или менее фиктивных с научной точки зрения, церемониях, собраниях и т.п.). (…) Можно характеризовать исследователей по той позиции, которую они занимают в этой структуре, то есть на основе структуры их научного капитала, или, точнее, по соотношению весов “чистого” и “институционального” капитала: на одном полюсе находятся обладатели большого объема специфического капитала и небольшого объема политического, а на другом — обладатели большого объема политического капитала и небольшого научного (в особенности научные администраторы)» [21].
«Люди системы» получают преимущество в типичной для большинства современных российских университетов институциональной ситуации, которую Кирилл Титаев удачно определил как «академический сговор». Он также полагает, что этот «заговор» стал возможен благодаря критической постперестроечной ситуации, и обращает внимание на то, что в этот период, кроме иных изменений, резко снизились критерии оценивания. А экзамен полностью превратился в сделку. При этом он, естественно, утратил сакральное «ритуальное» измерение ступенчатого ритуала перехода, чье существование позволяло, например, «людям призвания» и многим «людям науки» задавать нормы высокой интенсивности учебной работы. Как пишет Титаев, «сговор появляется там, где в игру включаются студенты. А они постепенно формируют модель поведения, которая предусматривает снижение порогов оценивания при одновременном игнорировании всех остальных аспектов работы преподавателя…» [22] Академический сговор — это общая игра на размывание автономии университета, т.е. подчинение его внутренней жизни правилам, типичным для других типов институций — государственных ведомств или коммерческих фирм. Надо понимать, что, по крайней мере для группы людей, носителей этоса «людей системы» и «случайных людей» вуза, «академический сговор» — это вполне приемлемая и даже оптимальная рабочая ситуация. «Люди призвания» вздыхают, но приспосабливаются, поскольку даже в этих условиях они продолжают выполнять свою главную функцию — «учить детей». Люди с этосом «ученых» пытаются протестовать [23], однако этот протест пока неэффективен в силу:
1) неясности его ценностных оснований (за «что бороться?»); 2) неясности альтернатив тому, что есть, — не к «советскому» же прошлому апеллировать [24].
Вуз даже в ситуации «академического сговора» нуждается в каком-то количестве сотрудников — «людей призвания». Они дают публикационные показатели, благодаря этим преданным науке сотрудникам сохраняется академическая атмосфера. Однако если говорить о самых общих перспективах сообщества российских университетских гуманитариев, то места для «людей науки» остается все меньше; замещать их будут работающие по краткосрочным контрактам «случайные люди». Эффективность университета, если оценивать ее по разработанным «людьми системы» для «людей системы» формальным критериям, при этом даже будет расти. Эту ситуацию постепенного замещения одной функции университета другими, при молчаливом согласии одних и молчаливом одобрении других, можно было бы назвать «академическим заговором».
Приложение
Наталья Ласкина. Конец семестра
Опубликовано в соцсети «ВКонтакте» 08.06.2013 по адресу: https://vk.com/note2202168_11787369Воспроизводится с любезного разрешения автора.
Вот список дисциплин, которые я преподавала в разное время, за четырнадцать лет; в основном семестровые курсы, т.е. от 34 до 72 аудиторных часов. Среди тем есть такие, в которых я единственный специалист или самое близкое к специалисту в радиусе трех тысяч км; есть такие, что мне нужно было самой осваивать почти с нуля ради одного семестра и десятка студентов. Хорошо ли, плохо ли, но я никогда не работала так, как представляют себе нашу работу наши начальники — взял учебничек / продиктовал задачку.
Не поймите неправильно, я люблю эту работу, я именно ее и хотела — вопреки природным данным и советам доброжелателей. Я бы, даже, пожалуй, не поменялась с западным коллегой на нормальную человеческую преподавательскую карьеру. Но этот список следовало бы выжечь у меня на лбу. И высечь на памятнике моему поколению вузовских преподавателей в России.
Только практические (в первые два года работы):
1. Русская литература XIX века, часть 1 (Пушкин, Лермонтов, Гоголь).
2. Русская литература XX века, ч. 2 (1920–1980-е).
Лекции и практические:
3. Русская литература XVIII века.
4. Русская литература XIX века, ч. 2 / ч. 3 (от Достоевского до Чехова / от Толстого до Чехова).
5. История зарубежной литературы XVII–XVIII веков (романские литературы).
6. История зарубежной литературы XIX века, ч. 1 (1800–1830-е).
7. История зарубежной литературы XIX века, ч. 2 (1830–1870-е).
8. История зарубежной литературы конца XIX — начала XX века.
9. История зарубежной литературы XX века.
10. Современный литературный процесс за рубежом.
11. История зарубежной литературы — вся, в режиме ликбеза, в трех разных вариантах, от 20 до 60 часов.
12. Литература страны изучаемого языка (англоязычные литературы).
13. Итальянская литература ХХ века.
14. Роман М. Пруста «В поисках утраченного времени»: текст и контекст (спецкурс).
15. Анализ художественного текста.
16. Филологическая герменевтика.
17. Литературная компаративистика.
18. Методы литературоведческого исследования.
И изобретения последних двух лет (нормальными словами дополнительные предметы в новых учебных планах называть теперь нельзя, вырежут):
19. Дискурсивные практики культуры: музей.
20. Теоретические проблемы западного романа XX–XXI веков.
Примечания
↑1. Именно так: кто «работает преподавателями», точнее даже, «кто трудоустроен на должности преподавателей»? Очевидно, что работать преподавателем вовсе не означает «преподавать», тем более — преподавать «настоящим образом».
↑2. Савельева И.М., Полетаев А.В. Публикации российских авторов в зарубежных журналах по общественным и гуманитарным дисциплинам в 1993–2008 гг.: количественные показатели и качественные характеристики. Препринт WP6/2009/02. Серия WP6. Гуманитарные исследования. М: ГУ-ВШЭ, 2009. С. 42.
↑3. Титаев К. Академический сговор // Отечественные записки. 2012. № 2 (47).
↑4. Донских О.А. Разновекторность управления образованием как результат расслоения российского общества // Идеи и идеалы. № 4 (914). Т. 1. С. 136–144.
↑5. См. красноречивое рассуждение о новой семантике слова «бюджетник» в статье: Лейбович О., Шушкова Н.В. На семи ветрах: Институт высшего образования в постсоветскую эпоху. Новые явления в российском высшем образовании // Журнал социологии и социальной антропологии. 2004. Т. VII. № 1. С. 141–142.
↑6. Соколов М.М. О процессе академической (де)цивилизации // Социологические исследования. 2012. № 8. С. 21–30.
↑7. Следуя социологии С.Г. Кордонского, под «сословием» я подразумеваю некоторую сравнительно небольшую группу, выделенную из остального населения России и наделенную государством особым статусом на основе формального или обычного права. В повседневности сословная принадлежность выражается, например, в привилегиях и льготах.
↑8. В ежегодном отчете некоторых кафедр привлеченные внебюджетные средства могут быть важнейшим показателем успешности их работы. Для этого кафедра может выполнять, например, договорные исследования или готовить экспертные заключения. Количество «ВАКовских публикаций», столь важное для академических сотрудников кафедры, в действительности может быть в глазах университетского руководства менее важным показателем.
↑9. Как афористически определил Кирилл Титаев в одном старом интервью, размещенном на Youtube, но впоследствии удаленном, «кафедра — это место, где между парами пьют чай».
↑10. «Этос вуза мы рассматриваем как некий виртуальный неписаный кодекс, устанавливающий стиль жизни, общения и деятельности вузовских преподавателей, принятую в вузовском сообществе субординацию, иерархию регалий, ценностей и т.д. Авторы верят в то, что в главном этосы российских вузов одинаковы» (Шестак В.П., Шестак Н.В. Этос, рейтинг вуза и публикационная активность преподавателя вуза // Высшее образование в России. 2012. № 3. С. 29–40). В данном докладе хотелось бы оспорить веру авторов в единство этоса.
↑11. По определению М.М. Соколова. См.: Соколов М. Проблема консолидации академического авторитета в постсоветской науке: случай социологии // Антропологический форум – 2008. № 9. С. 23–27.
↑12. Гапова Е. Национальное знание и международное признание: постсоветская академия в борьбе за символические рынки // Ab Imperio. 2011. № 4. С. 289–323.
↑13. Там же. С. 290.
↑14. Розов М.А. Философия без сообщества? //Вопросы философии. 1988. № 8.
↑15. Дмитриев А. Переизобретение советского университета // Логос. 2013. № 1. С. 41–64.
↑16. Соколов М., Титаев К. Провинциальная и туземная наука // Антропологический форум – 2013 (в печати). История такого месторождения «туземной науки»: Немцев М.М. О самодостаточности. История из жизни российской социологии с интерпретацией.
↑17. Олейник А.Н. Underperformance в теории и университетской практике // Социология науки и технологий. 2011. Т. 2. № 3. С. 68–78.
↑18. Соколов М.М. Академический туризм: об одной форме вторичного приспособления к институтам интернациональной науки // Неприкосновенный запас. 2009. № 5 (67).
↑19. Можно вспомнить, что для советского ученого возможность дальних академических поездок была важным статусным отличием; в постсоветское время такие поездки не влияют на социальный статус, но важны для самоидентификации себя с теми людьми, которых провинциал встречает раз или два раза в год «вживую», и молчаливо стоящей за их спинами мировой наукой.
↑20. Опыт работы в таком учреждении я пытался представить в беллетристической форме: Немцев М. Из дневника преподавателя философии // Неприкосновенный запас. 2011. № 3 (77). С. 131–141.
↑21. Бурдье П. Клиническая социология поля науки // Социоанализ Пьера Бурдье. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2001. С. 64–68.
↑22. Титаев К. Академический сговор // Там же.
↑23. Например, учреждая профессиональные объединения, такие как независимый профсоюз«Университетская солидарность».
↑24. См. две недавние статьи о невозможности мыслить университет «по-старому» и явном отсутствии новых убедительных представлений о том, каким его хотелось бы видеть: Маяцкий М. Университет называется // Логос. 2013. № 91. С. 4–17; Сафронов П. Высшее образование: что это значит? // Gefter.ru. 07.06.2013.
Комментарии (0)