уважаемые коллеги и студенты,
Хотелось бы, чтобы этот и возможные другие конфликты шли в цивилизованных рамках – вот этому нам надо еще поучиться. Главное, как говорят конфликтологи – конструктивно решать конфликты и делать позитивные выводы. А для этого действительно надо разобраться. Каковы интересы обеих сторон? Что значит экстремистская деятельность Антошкина? Какие его высказывания или действия подпадают под это определение? Что именно из написанного Петром является не приемлемым для университетской дискуссии? Хотелось бы побольше конкретики, а не общих рассуждений.
Пытаясь узнать побольше о понятии «экстремистская деятельность», я обнаружила, что принятый закон об экстремистской деятельности, оказывается, противоречит не только шести статьям Российской Конституции, но и ряду международных актов о правах и свободах человека. «Представители 15 правозащитных общественных организаций 8 июля 2002 года на «круглом столе», посвященному Федеральному закону «О противодействии экстремистской деятельности», обратились к Президенту РФ и Совету Федерации с просьбой отказаться от принятия этого закона. Как заявил руководитель общественной организации «За гражданские права», глава экспертного совета при Уполномоченном по правам человека РФ Олеге Миронове Валерий Гарбисов, закон «О противодействии экстремистской деятельности», принятый депутатами Государственной думы в третьем чтении 27 июня 2002 года, противоречит ст. 13, 14, 17, 18, 28 и 29 Конституции РФ и ряду международных актов о правах и свободах человека и гражданина» (.http://studies.agentura.ru/tr/presscoverage/extremist/
Итак, не смотря на неопределенность и противоречие Конституции, закон был принят. Так что все-таки в нем понимается под экстремистской деятельностью?
«Статья 1. Основные понятия (в ред. Федерального закона от 27.07.2006 N 148-ФЗ)
Для целей настоящего Федерального закона применяются следующие основные понятия:
1) экстремистская деятельность (экстремизм):
а) деятельность общественных и религиозных объединений, либо иных организаций, либо редакций средств массовой информации, либо физических лиц по планированию, организации, подготовке и совершению действий, направленных на: насильственное изменение основ конституционного строя и нарушение целостности Российской Федерации;
• подрыв безопасности Российской Федерации;
• захват или присвоение властных полномочий;
• создание незаконных вооруженных формирований;
• осуществление террористической деятельности либо публичное оправдание терроризма;
• возбуждение расовой, национальной или религиозной розни, а также социальной розни, связанной с насилием или призывами к насилию;
• унижение национального достоинства;
• осуществление массовых беспорядков, хулиганских действий и актов вандализма по мотивам идеологической, политической, расовой, национальной или религиозной ненависти либо вражды, а равно по мотивам ненависти либо вражды в отношении какой-либо социальной группы;
• пропаганду исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по признаку их отношения к религии, социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности;
• воспрепятствование законной деятельности органов государственной власти, избирательных комиссий, а также законной деятельности должностных лиц указанных органов, комиссий, соединенное с насилием или угрозой его применения; публичную клевету в отношении лица, замещающего государственную должность Российской Федерации или государственную должность субъекта Российской Федерации, при исполнении им своих должностных обязанностей или в связи с их исполнением, соединенную с обвинением указанного лица в совершении деяний, указанных в настоящей статье, при условии, что факт клеветы установлен в судебном порядке; применение насилия в отношении представителя государственной власти либо на угрозу применения насилия в отношении представителя государственной власти или его близких в связи с исполнением им своих должностных обязанностей; посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля, совершенное в целях прекращения его государственной или иной политической деятельности либо из мести за такую деятельность;
• нарушение прав и свобод человека и гражданина, причинение вреда здоровью и имуществу граждан в связи с их убеждениями, расовой или национальной принадлежностью, вероисповеданием, социальной принадлежностью или социальным происхождением;
• создание и (или) распространение печатных, аудио-, аудиовизуальных и иных материалов (произведений), предназначенных для публичного использования и содержащих хотя бы один из признаков, предусмотренных настоящей статьей;
б) пропаганда и публичное демонстрирование нацистской атрибутики или символики либо атрибутики или символики, сходных с нацистской атрибутикой или символикой до степени смешения;
в) публичные призывы к осуществлению указанной деятельности, а также публичные призывы и выступления, побуждающие к осуществлению указанной деятельности, обосновывающие либо оправдывающие совершение деяний, указанных в настоящей статье;
г) финансирование указанной деятельности либо иное содействие в планировании, организации, подготовке и совершении указанных действий, в том числе путем предоставления для осуществления указанной деятельности финансовых средств, недвижимости, учебной, полиграфической и материально-технической базы, телефонной, факсимильной и иных видов связи, информационных услуг, иных материально-технических средств».
Под какие пункты этого определения подпадает деятельность Антошкина – «унижение национального достоинства?» Или «осуществление массовых беспорядков, хулиганских действий и актов вандализма по мотивам идеологической, политической, расовой, национальной или религиозной ненависти либо вражды, а равно по мотивам ненависти либо вражды в отношении какой-либо социальной группы»?
Хотелось бы, чтобы это прокомментировали юристы, которые есть в нашем университете, а также философы, политологи. Мне представляется, что должна быть какая-то серьезная научная дискуссия, поскольку мы находимся в научном сообществе, а не в полицейском государстве.
Как мне представляются высказывания Петра – это, скорее всего, юношеский максимализм, стремящийся противоречить конформистскому мэйнстриму. Некоторые его высказывания слишком оценочны для серьезной дискуссии - «шизофреническая проблема администрации», «паранойя», «слишком большому числу калининградцев, куда приятней слышать словосочетание «житель Кенигсберга» (не понятно - есть данные опросов общественного мнения на эту тему или это субъективное видение ситуации?).
Честно говоря, такой протест Петра – это один из способов привлечь внимание к нашим проблемам. Но это первый этап – привлечение внимания, но их надо как-то решать? Здесь он, как действительно кто-то заметил, ничего не предлагает.
Не знаю, первый ли раз он заграницей, но если первый раз, то обычно испытываешь культурный шок от увиденного – насколько хороши дороги в Европе и Америке, как много качественных велосипедных дорожек и самих велосипедистов, не боящихся оставлять свои велосипеды даже на целые дни на улице, насколько потрясающе хороши зарубежные университетские библиотеки даже в маленьких городах, где можно брать сколько угодно книг домой аж на три месяца (например, в Университете Индианы), но если эта книга кому-то понадобится, по электронной почте пришлют сообщение с просьбой возвратить книгу. А до этого – пользуйся, сколько тебе надо для работы. Можно долго перечислять эти западные преимущества, полезные для здорового образа жизни и комфортной научной работы…
И сравнение часто не в нашу пользу. Встает извечный русский вопрос – что делать? Один из ответов – активная общественная деятельность на пользу сообщества, чем у нас, например, занимается доцент кафедры журналистики Михайлова Елена Васильевна («ЛОГОС»). Она поднимает общественность на активный диалог с властью по поводу строительства велодорожек, учета мнения активной общественности при планировании дорог, активно пиарит эту проблему. Я думаю, что она будет только рада, если наши студенты будут помогать ей в этом благородном деле. Елена Васильевна и Татьяна Леонидовна Каминская (Общественная организация «Перспектива») являются членами Общественной Палаты Новгородской Области, где достаточно активно представляют интересы общественности.
При нашем университете есть ряд других общественных организаций, которые своей деятельностью стараются изменить окружающую действительность в лучшую сторону. Присоединяйтесь, предлагайте свои проекты для изменения жизни к лучшему!
Другой путь для изменения ситуации – поступать на государственную службу и по мере возможности менять сложившуюся коррупционную (ни для кого не секрет) и далеко не эффективную государственную систему новыми методами и правилами работы, соответствующими новым реалиям. И это очень большая ответственность.
|
Интересно, сколько много наших ученых работает на американские университеты. Подписавшиеся - это только малая их часть...
Фундаментальная наука: Почему мы утекли (http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/2009/10/02/215251)
02.10.2009, 186 (2456)
Группа российских ученых, работающих за пределами страны, обратилась к руководству России с открытым письмом, которое публикуется ниже в сокращенном виде.
Мы считаем своим долгом обратить ваше внимание на катастрофическое состояние фундаментальной науки в России. Регресс продолжается, масштабы и острота опасности этого процесса недооцениваются. Уровень финансирования российской науки резко контрастирует с соответствующими показателями развитых стран. Громадной проблемой для России был и остается массовый отток ученых за рубеж.
В течение десятилетий в СССР была создана мощная научно-техническая база и устойчивые механизмы ее воспроизводства, включая воспроизводство кадров. Именно эта база, своеобразная научная ткань нашего общества, гарантировала научно-технический прогресс и, в конечном счете, независимость России. Продолжающийся распад этой ткани приведет в ближайшее время к полному разрыву связи между поколениями научных работников, исчезновению науки мирового уровня в России и утрате знаний в катастрофических масштабах.
Среди наиболее острых проблем фундаментальной науки и образования выделим следующие:
— существенное отставание российской науки от науки мирового уровня;
— отсутствие стратегического планирования с постановкой ясных целей;
— неадекватность финансирования активно работающих ученых, резкое падение престижа научных профессий;
— серьезное снижение стандартов в преподавании естественнонаучных дисциплин.
Эти проблемы требуют немедленного решения на уровне надведомственного государственного планирования. Мы считаем, что процесс стратегического научного планирования, координируемый непосредственно президентом и/или председателем правительства, должен иметь целью разработку в течение короткого времени комплексного плана стабилизации и развития фундаментальной науки и естественнонаучного образования в России. К разработке плана необходимо подключить выдающихся ученых, представителей министерств, промышленности, а также зарубежных экспертов. Наши конкретные предложения к стратегическому плану развития фундаментальной науки в РФ заключаются в следующем:
— увеличение финансирования науки, обеспечение условий труда и быта ученых;
— идентификация важнейших направлений научно-технического прогресса и конкретных проектов, служащих катализаторами развития и приводящих к осязаемым фундаментальным результатам, какими в свое время были космические и атомные программы в СССР;
— активное привлечение на территорию России крупнейших научно-технических проектов мирового масштаба. Уникальной возможностью такого типа является проект создания коллайдера частиц высоких энергий нового поколения;
— обеспечение абсолютной прозрачности финансовых потоков, достижимое в рамках международных проектов;
— кардинальное улучшение степени интегрированности российской науки в общемировую науку, стремление к лидерству в важнейших международных научных проектах;
— введение международных стандартов оценки качества научного труда, укрепление системы независимых научных грантов;
— создание российского Института высших исследований с привлечением государственного и частного финансирования.
Мы считаем, что срочное предотвращение грядущего коллапса науки в стране, немедленная разработка и внедрение новой модели научно-технического развития должны войти в число важнейших приоритетов руководства России.
Мы, нижеподписавшиеся, не связаны никакими политическими или корпоративными интересами в РФ. Руководствуясь единственным объединяющим всех нас чувством — глубоким беспокойством о судьбе России, мы призываем руководство страны к решительным шагам по разрешению проблем, затронутых в данном письме, и готовы предоставить имеющиеся у нас опыт, знания и силы для экспертной помощи в данных вопросах.
АВТОРЫ ПИСЬМА
С. Беломестных, Senior Scientist, Dept. of Physics, Cornell Univ., USA, А. Беляев, Univ. Lecturer, Dept. of Physics and Astronomy, Univ. of Southampton, UK, П. Берлов, Reader in Applied Mathematics, Dept. of Mathematics and Grantham Climate Inst., Imperial College, London, UK, А. Бучель, Associate Professor, Perimeter Inst. for Theoretical Physics, Ontario, Canada, А. Вайнштейн, Gloria Becker Lubkin Chair in Theoretical Physics, Univ. of Minnesota, USA; Sakurai Prize for Theoretical Particle Physics, 1999; Pomeranchuk Prize, 2005, А. Волович, Assistant Professor, Brown Univ., USA, И. Гапоненко, Senior Specialist, SLAC National Lab., Stanford, USA, В. Данилов, Senior Scientist, Oak Ridge National Lab., USA, Р. Демина, Professor, Dept. of Physics and Astronomy, Univ. of Rochester, USA, В. Дудников, Senior Scientist, Muons, Inc.; Batavia IL, USA, И. Ефимов, The Lucy and Stanley Lopata Distinguished Professor of Biomedical Engineering, Washington Univ., Saint Louis, USA; Fellow of AHA, К. Зарембо, Directeur de Recherche CNRS, Ecole Normale Superieure, Paris, France, В. Казаков, Professor, Ecole Normale Superieure, Paris and Univ. Paris-6, France, Humboldt Prize (2007), Servant Prize of French Academy (2007), Ю. Коломенский, Associate Professor, Dept. of Physics, Univ. of California, Berkeley, USA, Fellow of APS (2006), А. Корытов, Professor, Univ. of Florida, USA, Л. Кофман, Associate Director, Canadian Inst. for Theoretical Astrophysics, Univ. of Toronto, Canada, Ю. Кубышин, Profesor agregado, Univ. Politécnica de Cataluña, Barcelona, España, С. Кузенко, Professor, School of Physics, Univ. of Western Australia, Australia, В. Лебедев, Assistant Division Head, Fermilab, USA, М. Лютиков, Assistant Professor, Dept. of Physics, Purdue Univ., USA, М. Медведев, Associate Professor, Dept. of Physics and Astronomy, Univ. of Kansas, USA, В. Муханов, Professor, Head Of the Astroparticle division, LMU, München, Germany, Oskar Klein Medal (2006), Tomalla Prize (2009), С. Нагайцев, Senior Scientist, Associate Division Head, Fermilab, USA; Fellow of APS (2006), С. Назаренко, Professor of Mathematics, Univ. of Warwick, UK, А. Номероцкий, Univ. Lecturer, Dept. of Physics, Oxford Univ., UK, А. Петров, Professor, Dept. of Physics and Astronomy, Wayne State Univ., USA, В. Рычков, Professor, Univ. Paris-6, France, А. Сафонов, Assistant Professor of Physics, Texas A&M Univ., USA, US Department of Energy Outstanding Junior Investigator (2007), С. Селецкий, Associate Physicist, Brookhaven National Lab., USA, А. Серый, Senior Scientist, FACET Project Head, SLAC National Lab., Stanford, USA, Fellow of APS (2008), С. Солодухин, Professor, Univ. de Tours, Tours, France, Н. Соляк, Senior Scientist, Dept. Head, Fermilab, USA, А. Старинец, Univ. Lecturer, Dept. of Physics, Oxford Univ., UK, М. Стефанов, Professor, Dept. of Physics, Univ. of Illinois, Chicago, USA, В. Фогель, Senior Scientist, DESY, Hamburg, Germany, Г. Фурсин, Chargé de recherche, Inst. National de Recherche en Informatique et en Automatique, France, Д. Харзеев, Head, Nuclear Theory Group, Brookhaven National Lab., USA, А. Цейтлин, professor of theoretical physics, Imperial College London, UK; Royal Society Wolfson Research Merit Award (2001), Д. Цыбышев, Assistant Professor, Dept. of Physics and Astronomy, Stony Brook Univ., USA, В. Чухломин, Department Chair, Marketing and Organizational Behavior, State Univ. of New York, Saratoga Springs, USA, Е. Шабалина, Senior Scientist, II. Physikalisches Institut, Univ. Gottingen, Germany, В. Шильцев, Director of Accelerator Physics Center, Fermilab, USA, А. Щекочихин, Univ. Lecturer, Dept. of Physics, Oxford Univ., UK, В. Яковлев, Senior Scientist, Head of Research Group, Fermilab, USA, В. Ярба, Senior Scientist, Associate Division Head, Fermilab, USA, Fellow of APS.
Полный текст письма и дополнительная информация доступны на сайте http://www.hep.phys.soton.ac.uk/~belyaev/open_letter
|
Наш современник, No.7, 2009: 159-161
МЫ, ВЫЖИВШИЕ В ДЕВЯНОСТЫЕ
Автор: МАРИНА ШАМСУТДИНОВА
ШАМСУТДИНОВА Марина Сагитовна родилась в 1975 году в Иркутске. Окончила Литературный институт имени А. М. Горького (мастерскую Станислава Кунаева). Печаталась в журналах "Сибирь", "Наш современник", "Созвездие дружбы" и "Первоцвет", в других периодических изданиях. Автор книг стихов "Солнце веры" (2003) и "Нарисованный голос" (2007). Член Союза писателей России. Живёт в Москве.
(Вольный стих)
Мы дети, выжившие в девяностые, -
Депутаты делили власть,
Не могли накричаться всласть,
Затевая дебаты острые.
Мы пили из майонезных баночек суп,
Бесплатно в школах раздаваемый от бескормицы,
От всех болезней - анальгин был только в больнице.
Мы мечтали отоварить по талонам колбасу,
А ещё нам безумно хотелось конфет,
Любых, даже батончиков без бумажки;
Родители выглядели уставшими,
Глядя в наши голодные желторотые рты;
говорили: "Нет!"
Нет конфет, мяса - нет, хлеба - нет.
Есть - винегрет
Из домашней картохи, свеклы, огурцов...
Мы не видели дома голодных отцов,
Равнодушно спивавшихся по гаражам;
Им нечего было дать нам, они напивались в хлам.
Нас для них стало слишком много,
Кормить нас было дорого,
Водка была дешевле, они напивались без цели.
Нас кормили голодные матери,
Посылая отцов по матери.
Некоторые залезали в петлю,
С запиской: "Не прокормлю!"
Детдомов тогда открывалась тьма -
Нас толпой возвращали стране, государству.
Детсады превращали в детдома,
Нам светила колония да тюрьма.
Государи заступали на царство,
Плодилось новое барство...
Мы хотели поступить в ГПТУ;
Спецодежда, бесплатный "хавчик".
Там любой упакованный мальчик
Осуществлял свою мечту.
Было модно носить телогрейки,
Катанки-валенки; картонные наклейки
Становились качками. Шапки-пидораски
Защищали мозги от тряски;
На нас испытывали новый героин,
И дольф лунгрен был нашим героем,
И грудастая сабрина украшала каждый туалет;
Нам говорили: "Ничего интересного нет!"
Но у нас был свой интерес,
Мы знали уже, что в России есть секс!
А где-то есть колбаса.
До Москвы электричкой четыре часа -
И у вас уже есть колбаса!
В сытых городах очередь требовала прописку
При покупке колбасы; Мы говорили: "Дядя, не ссы!
Мы живём за углом, здесь близко!"
Вот такие у нас были шутки.
Мальчиков забирала армия,
Девочки шли в проститутки -
Заработать на жизнь достойную.
Затевались новые войны.
Нас всё равно было слишком много...
Сейчас нам уже под тридцать,
Мы полноценные единицы.
Тем, кому повезло уцелеть и не спиться,
Предлагают за деньги плодиться,
Готовят четвёртый на нашей памяти кризис.
У власти шесть тезисов, как катехизис.
Зарплаты замораживают понемножку -
Нам уже наплевать!
На все фокусы власти мы отвечаем одним:
Угрюмо садим картошку!
Нас по-прежнему много, мы выжили
И нарастили на душах броню,
Мы не верим новому дню!
Во славу чьих-то славных идей мы не рожаем детей!
У нас на счетах ничего не сгорит,
Потому что нет ничего!
И пока у нас ничего не болит,
Мы празднуем над властью своё торжество!
|
=============================================
Адрес: http://polit.ru/article/2014/03/29/university/
29 марта 2014, 09:01
Российский университет как политическая система
Мы публикуем стенограмму выступления кандидата социологических наук, доцента факультета политических наук и социологии Европейского университета в Санкт-Петербурге Михаила Соколова в книжном клубе «Порядок слов», Санкт-Петербург, 28 ноября 2013 года. Выступление подготовлено в рамках проекта «Политика и экономика университета» ЕУСПб и Центра “PAST” Томского национального исследовательского университета.
Я позволю себе начать с общих рассуждений о функционировании университета как политической системы, а уже потом буду двигаться в сторону собственно российских сюжетов. Университет, понимаемый социологически, является, прежде всего, коллективным действием. Много людей должны сотрудничать друг с другом, чтобы то, что мы называем университетом, состоялось – аудитории открылись, лекции были прочитаны, дипломы - выданы. В число этих людей входят не только преподаватели и студенты, но и администрация, разные государственные ведомства, частные доноры, домохозяйства, которые посылают своих детей учиться, а также политически сознательная публика (она обычно дремлет, но может вмешаться, если в университете произойдет что-нибудь возмутительное). И все эти люди вместе, собственно, и делают университет таким, как мы его видим. Мысленно, мы обычно проводим границу между теми, кто находится внутри университета – понимая его как физический объект, комплекс зданий со стенами, увитыми плющом – и теми, кто вне. Студенты и профессора – внутри, а министерские бюрократы или общественность – вне. Но с точки зрения определения направления коллективного действия, нет никакой явной границы между «внутри» и «вне». Те и другие объединяются для достижения общих целей.
Все люди, которые делают университет, делают его, поскольку хотят чего-то с его помощью достичь. При этом, университеты очень пластичны. С их помощью можно реализовать очень разные, иногда прямо противоположные цели. Например, можно укреплять классовые барьеры – если принимать только детей определенных сословий, как это было в российских университетах периода Империи, или просто легально или нелегально брать высокую плату за поступление, как это случалось во многих постсоветских вузах. А можно их разрушать – если давать много стипендий, и каким-то образом поощрять детей из бедных и непривилегированных семей, например, вводя квоты по социальному происхождению или этничности (что, особенно в некоторые моменты, стремились делать университеты советские или делают многие европейские университеты сегодня). Причем иногда стоит совсем немного изменить правила игры - и результаты становятся совершенно другими. Участники образования-как-коллективного-действия объединяются в группы интересов на основании того, к чему именно они, собственно, стремятся, в какую сторону они хотят повернуть университет. Эти группы, собственно, и делают политику высшего образования.
Какие факторы обуславливают формирование групп интересов и их достигать желаемого? Я выделю четыре – мотивы, ресурсы, возможности наблюдения и необходимость поддерживать легитимность – хотя, как мы увидим, они отчасти пересекаются друг с другом. Во-первых, по определению, каждая группа интересов характеризуется совокупность мотивов - тем, что ее члены хотят от университета получить. Во-вторых, вносимые ресурсы. Каждый привносит что-то в общее дело, и без некоторых из этих ресурсов просто ничего не двинется дальше. Без студентов, которые жертвуют свое время и силы, университет не будет работать, без правительственной поддержки – в принципе, может, но с трудом. Иногда эти ресурсы позитивного свойства, какие-то дефицитные блага – например, финансирование. Иногда это негативные ресурсы: многие социальные группы могут вмешаться и полностью заблокировать работу университета, если он их возмутит. Университет продолжает работать благодаря тому, что они воздерживаются от активных и агрессивных действий в его отношении. Это невмешательство стоит, однако, другим группам отказа от каких-то возможностей, которые иначе были бы реализованы. Учебные курсы, на которые иначе был бы спрос, не вводятся или отменяются, чтобы не возбуждать группы политических активистов, считающих их неприемлемыми. Министерские чиновники сейчас не заменяют выборность высших университетских администраторов прямыми назначениями (вернее, еще не везде в России полностью заменили их прямыми назначениями), чтобы не возбуждать упреков в попрании академических свобод. И так далее, и тому подобное.
В-третьих, агенты имеют разные возможности для наблюдения друг за другом. Власть привносить или отнимать ресурсы на каких-то условиях недорого стоит, если нельзя определить, выполнены ли эти условия. Государственных чиновников интересует, правильно ли расходуются выдаваемые университету средства; ответственные избиратели интересуются, а правда ли то, что чиновники вообще выдают эти средства, а не перекладывают их в своей карман, и если выдают, то какими критериями руководствуются; студенты или небезразличные родители спрашивают, а пригодится ли в жизни получаемое в университете образование. Чтобы узнать это, у них есть разные возможности. Они располагаются на разной физической и культурной дистанции от происходящего. Кто-то находится рядом и вполне компетентен для того, чтобы оценить работу других. Кто-то компетентен, но находится далеко, кто—то – наоборот, близко, но не компетентен. Те, кто не вполне компетентен, вынужден полагаться на обыденные представления, «словарь подозрений» и схем интерпретации происходящего. Скажем, абитуриенты вынуждены обычно полагаться только на очень смутные представления о том, какой университет хороший, какие профессии востребованы или какие будут востребованы, когда они этот университет окончат. В целом, университет мало того, что пластичен – он еще и не особенно прозрачен как для внешнего, так и для внутреннего наблюдателя. Ни одна из групп, которая участвует в производстве университета, не знает точно, что именно ими в совокупности в данный момент производится.
Наконец, каждый из участвующих в коллективном действии агентов знает, что другие в это же время наблюдают за ним. Прежде всего, это касается чиновников, которые дают университетам деньги. Они дают не свои деньги, они дают деньги из бюджета, и за эти деньги они должны отчитываться. Университет должен сохранять легитимность в глазах чиновников, чтобы получить следующую порцию денег, но при этом сам чиновник должен сохранить легитимность в глазах избирателей и в глазах других чиновников. Чиновник в этом смысле одна из самых уязвимых фигур, он не может просто прийти и закрыть университет – ему придется объяснять, почему он его закрывает, и лучше чтобы эти объяснения были убедительными.
Способность группы интересов заставить события пойти по желаемому ею сценарию определяется ее властью. Власть можно разделить на две типа, воспользовавшись терминами из классической книги Альберта Хиршмана [Hirschman, 1970]: «власть выхода» и «власть голоса». «Власть выхода» основывается на том, что каждый из этих агентов может выйти из общего дела вместе с привносимыми им ресурсами, если все произойдет не так, как он хочет. Студенты переведутся в другой университет или уйдут работать; чиновники изымут государственное финансирование или отберут лицензию; профессора заявят, что им неинтересно здесь больше преподавать, и тоже проголосуют ногами. Ресурс, который каждый из них может забрать с собой, не только физический (своя рабочая сила) или финансовый (например, грант), но и репутационный. Профессор, покинув университет, не так сильно подорвет его бюджет – один ушел, другой пришел – но только если это обычный профессор. Однако если это нобелевский лауреат, портрет которого висит на первой странице сайта университета, сообщается в каждой газете и на каждой встрече ректора с чиновниками, то это будет очень большой проблемой для университета. Власть выхода великого ученого состоит не в том, что он унесет свои деньги, и не в том, что он унесет свои идеи, а в том, что он унесет часть публичного фасада университета и пробьет в том, что осталось, большую пробоину. В худшем случае, он пошатнет легитимность всей оставшейся конструкции – заронит в умы потенциальных абитуриентов, бюрократов и разных частей публики сомнения в способности коллег и университетской администрации создать дружественную интеллектуальную среду, по-настоящему оценить талант и так далее, и тому подобное.
«Власть голоса» каждого агента определяется политической конституцией университета. Эта конституция распределяет права участия в обсуждениях и принятии решений по вопросами внутриуниверситетской политики. Где-то ректор избирается конференцией всех сотрудников, где-то – старшими профессорами, где-то – назначается министерскими чиновниками, а где-то – частными попечителями. Это, естественно, влияет на то, чье одобрение он будет ориентироваться в первую очередь. Далее, разные политические органы имеют разное влияние при принятии тех или иных решений. Например, ректор может быть лишь техническим исполнителем воли регулярно встречающегося Ученого совета, а может иметь полномочия принимать стратегические решения. Все это, как правило, закреплено в процедурных нормах, благодаря которым даже те группы, которые не имеют особой власти выхода, могут иметь большую власть голоса. Таким образом, власть выхода и власть голоса не тождественны друг другу. Например, большинство политических процедур в современных университетах устроены так, что Нобелевский лауреат имеет такую же власть голоса, как обычные преподаватели (общедемократическая норма «один человек-один голос»), но зато очень большую власть выхода. Политическая конституция университета и основанная на ней власть устойчива в той мере, в какой она легитимна. Легитимность в этом случае значит, что нарушение ее норм спровоцирует вмешательство обычно дремлющих групп аутсайдеров, например, судов, в которые можно обратиться, или, если будет изменено законодательство, которым руководствуются суды – широкой общественности, в том числе, мировой. Нормы внутривузовской демократии в целом достаточно легитимны, чтобы даже весьма безразличное к мировому общественному мнению правительства типа советского предпочитало с ними не связываться.
Далее я попробую представить основных игроков в академической политике с их мотивами и ресурсами – тех трех из них, которые сыграли наибольшую роль в истории отечественного высшего образования - государства, представленного профильным министерством, студентов и профессуры. В российской истории именно эти три группы составляли основной треугольник взаимоотношений, в отличие, например, от американской, в которой роль частных доноров была до какого-то времени больше, чем роль государства, и остается очень большой, или французской, в которой играет огромную роль широкая интеллектуальная публика.
Государственные мотивы в использовании университетов отражаются в тезисах официальной идеологии. Можно кристаллизовать по крайней мере четыре идеологии, которые в разные моменты доминировали в истории российского высшего образования. Их сторонники среди чиновников были одними из самых влиятельных групп интересов.
Государственная идеология может быть сугубо технократической и требовать от образования обеспечения прироста ВВП, обороноспособности и независимости от технологических ресурсов наиболее вероятного военного противника. Это очень знакомая всем в России точка зрения. Университет с этой точки зрения должен поставлять компетентных специалистов для нужд экономики и военного сектора, а также производить потребные для них же технологические разработки. Задача, за которую обычно берутся технократы – приводить конфигурацию сектора высшего образования в соответствие с потребностями экономики, сокращая избыточный выпуск, особенно по непроизводительным специальностям вроде гуманитарных или социальных наук.
Следующая идеология – социально-инженеристская. В ее рамках университет нужен в первую очередь для размывания границ между социальными классами. Если элита обычно проходит через университеты, то необходимо сделать элитные университеты доступными для каждого, чтобы добиться равенства шансов. Понятно, что когда образование платное, то дети экономически привилегированных классов находятся в лучшем положении. Когда же оно полностью бесплатное, непривилегированные классы получают равные шансы, особенно если экзамены совершенно прозрачные или их вообще нет, и любой может записаться и учиться. Социально-инженеристская идеология борется за бесплатное образования, за квоты для дискриминированных групп и тому подобное. В умеренных своих проявлениях она союзничает с технократической – обе поддерживают доступ в университеты на основании таланта, а не происхождения – хотя в крайних манифестациях бросает ей вызов. Последовательный инженерист может потребовать, чтобы членам этнической общности, которая прежде имела недостаточный доступ, были представлены преимущества перед членами доминирующих групп, даже если те более талантливы – а это уже не встречает у технократов понимания.
Третья идеология – сугубо гуманитарная. Ее ядро: у людей есть потребность в образовании, в знании, следовательно, все люди обладают правом на удовлетворение этой потребности, наряду с правом на защиту здоровья, например. Соответственно, цивилизованное государство обязано каждому взрослому гражданину обеспечить возможность получить образование. Важно проследить, чтобы все имели равный доступ. Она вполне мирно уживается с социально-инженеристской идеологией, но может конфликтовать с технократической – что, если у массы студентов есть потребность изучать философию, когда стране нужны ветеринары? В целом, обычно так и происходит. Гуманистическая идеология покровительствует гуманитарным и социальным наукам, тогда как технократическая – инженерно-техническим и, в меньшей степени, естественным.
Наконец, можно выделить то, что я назову презентационной идеологией. В отличие от первых трех, это не вполне артикулированная идеология, у нее нет формулирующих ее манифестов или открытых сторонников. Но, судя по тому, что мы знаем об экспансии высшего образования в ХХ веке, она оказалась едва ли не самым мощным импульсом к его развитию [Meyer and Schofer, 2005]. Согласно этой идеологии, высшее образование существует для того, чтобы обозначить или создать национальный фасад, обращенный к внешнему миру, продемонстрировать, что мы не хуже всех, что у нас замечательное высшее образование, что мы конкурентоспособны, обеспечив таким образом легитимность всего режима. Вхождение в международные рейтинги в качестве главной стратегической задачи развития высшего образования в России – это как раз пример из данной области. Зачем нужны университеты? Чтобы войти в рейтинги. Зачем нам нужно войти в рейтинги? Чтобы показать, какая мы великая страна. В этом смысле, работники высшего образования – это олимпийская сборная. Олимпийский спорт ничего не добавляет ни к экономическому благополучию, ни к здоровью нации. Страны, наиболее эффективно создающие системы массового спорта – это совсем необязательно, те, что выигрывают большее количество медалей на миллион человек, а те, которые выигрывают больше всего медалей, могут быть очень нездоровыми странами, как Россия, например. Зато россиянам, как правильно или неправильно считается в Кремле, приятно, когда национальная сборная выигрывает медали, и весь мир – как опять считается в Кремле - убеждается, какая мы сильная нация, а также богатая, готовая тратить на это баснословные деньги.
Теперь о ресурсах Министерства. В России больше половины средств, которые попадают в бюджеты университетов, в той или иной форме проходит через руки государства. Некоторые средства приносят с собой студенты в виде бюджетного финансирования своего образования, другие выделяются в виде каких-нибудь ассигнований, третьи – в виде исследовательского финансирования, как гранты или целевые программы. Так или иначе, все они проходят через руки чиновников, которые распоряжаются ими, контролируют их и отвечают за них. У чиновников, таким образом, есть серьезная возможность вмешаться, они всегда могут сказать, что денег не будет, если не соблюдать определенные условия. Кроме того, они могут отобрать лицензию или аккредитацию. Это – их власть выхода, и она в российской истории всегда, за исключением, возможно, короткого периода на заре 90-х была существенной.
Власть чиновников ограничивает то, что они всегда существуют за пределами культурного барьера. Каждый отдельный чиновник ничего не понимают в большинстве наук (многие ничего не понимают ни в одной науке), и знают об этом, и знают, что другие знают. Никакое их персональное суждении на тему качества исследований или методов подачи материала не будет легитимным. Между тем, за чиновниками следят другие люди, поэтому чиновник вынужден постоянно доказывать легитимность своих действий. Он не может просто прийти и сказать: «Я понял, что этот физик - никакой не физик, а жулик, и поэтому закрыл его лабораторию». Ему нужно придумывать сложные механизмы, которые позволят принимать, а затем оправдать свое решение с опорой на какие-то легитимные процедуры. Скажем, можно объяснить, что этот физик является проходимцем, или, во всяком случае, не заслуживает лаборатории, потому что у него маленький индекс Хирша. Для этого чиновнику нужны эксперты, объясняющие публике, что индекс Хирша – это такой правильный критерий, который аккумулирует оценку наиболее близких специалистов в той же области, и эти эксперты должны обладать легитимностью как «науковеды», или кто-то в этом роде. За продвижением показателей цитирования или чего-то подобного стоит коалиция чиновников, озабоченных международной «видимостью» и подотчетного им объекта, и наукометристов, озабоченных продвижением своей области исследований как политически важной – как раз пример объединения групп «внутри» и «вне» университета. Только за счет коллаборационистов «внутри» чиновник может провести серьезные реформы, обезопасив себя от упреков в некомпетентности, пристрастности и коррумпированности.
Продолжение см. по ссылке Адрес: http://polit.ru/article/2014/03/29/university/
|
СТИПЕНДИИ, КОНКУРСЫ, ГРАНТЫ
1) Благотворительный фонд Владимира Потанина объявляет о начале ежегодного Грантового конкурса - одной из главных составляющих Стипендиальной программы, наиболее масштабного проекта фонда в сфере образования.
Претендовать на грант могут преподаватели магистерских дисциплин из 75 ведущих государственных и негосударственных вузов России. Конкурс проводится с целью содействовать распространению лучших образовательных практик, стимулировать создание новых программ и курсов для студентов магистратуры, поддержать талантливых преподавателей.
Гранты предоставляются по четырем направлениям:
- новая магистерская программа;
- новый учебный курс в рамках действующей магистерской программы;
- разработка дистанционных курсов для студентов магистратуры;
- новые методы обучения и развитие у магистрантов специальных навыков.
http://www.fondpotanin.ru/novosti/2014-01-31/457423
|
Адрес: http://polit.ru/article/2013/05/07/auzan/
07 мая 2013, 09:29
Миссия университета: взгляд экономиста
Текст и видеозапись лекции известного экономиста и общественного деятеля - доктора экономических наук, профессора, декана экономического факультета МГУ, президента Института национального проекта "Общественный договор" Александра Аузана, прочитанной 18 апреля 2013 года в клубе ZaVtra (ПирОГИ на Сретенке) в рамках проекта «Публичные лекции Полит.ру».
Лекция посвящена различным вариантам понимания университета, его социальной функции производства культуры, кризису высшего образования, а также тому, что нужно сделать, чтобы в условиях кризиса оно продолжало эту свою функцию выполнять. Более того - преобразовывать общество, меняя его установки на те, с помощью которых оно сможет развиваться в желаемом направлении.
Текст лекции
Добрый вечер. Давненько я не был на лекциях "Полит.ру", и понятно, что это не потому, что я как-то манкировал этим важным проектом. Я действительно придаю этому проекту очень большое значение. Я считаю, он играет значительную роль в жизни разных людей, в том числе, в моей жизни. Тема, которую я хочу сегодня вам предложить, навеяна целым рядом обстоятельств. Начнем с того, что ровно в такой апрельский день, солнечный и яркий, в 1930 году замечательный испанский мыслитель Ортега-и-Гассет прочел лекцию «Миссия университета», которая, на мой взгляд, явилась поворотной в понимании того, зачем существуют университеты. Поэтому в каком-то смысле нынешний апрель 2013 года находится для меня в перекличке с апрелем 1930 года, хотя мы будем говорить и о тех мыслителях, которые до Ортеги-и-Гассета искали ответ на очень непростой вопрос, зачем существуют университеты. Не секрет, что меня это занимает как человека, который всю свою жизнь связан с Московским университетом, а с 19 ноября прошлого года я просто живу на экономическом факультете МГУ, в очень комфортном здании, практически дворце, который мой предшественник построил для факультета. Но вам-то это зачем? Мне кажется, что вопрос об университетах, как ни странно, становится одним из фокусов общественного и властного внимания. Я напомню несколько случайных фактов. Таких как волнения студентов российского Торгово-экономического университета в конце 2012 года, это событие было связано с идеей, что университет надо закрывать, а там 70 тысяч студентов, которых не очень понятно, как образовывать. С другой стороны, мечты власти, и, может быть, и общества насчет того, что пятерка российских университетов должна бы входить в 100 лучших университетов мира, где сейчас только один МГУ им. Ломоносова. Он 50-й по репутационному рейтингу Times Higher Education, 80-й по Шанхайскому рейтингу. А хотелось бы видеть и МГУ на лучших позициях, чем сейчас, и еще несколько университетов там. Но мне кажется, что этот неосознанный интерес к университетам связан еще и с другим - с тем, что они стали играть какую-то непонятную, во многом новую роль в российской, но и не только российской, общественной жизни, в формировании ценностей, и поэтому хотелось бы попытаться для себя и, может быть, для вас разобраться в некоторых вопросах, которые имеют и длинную историческую ретроспективу, и нынешний нерв в обсуждениях вокруг университетов.
Вообще, интерес к университетам, я бы даже сказал, спрос на университеты - это явление, в истории зафиксированное. Когда во время освобождения нидерландских провинций закончилась драматическая борьба Лейдена с армией Альбы, гёзы зашли в затопленный город, Вильгельм Оранский предложил городу на выбор какой-нибудь подарок, например, освобождение от налогов на длительное время. Горожане подумали и отказались от очень разумного для нидерландцев подарка, сказали, что они хотят университет. 400 лет спустя аналогичная история случилась на просторах нашей страны - когда Алтайский край собрал невиданно большой урожай, генсек ЦК КПСС приехал, как положено, вручить орден и спросить первого секретаря райкома, а что, собственно, надо: мост, завод… И первый секретарь сказал «университет». Нужны же здания? Есть здания. А нужно же селить профессуру где-то (потому что профессуру из Томска приглашали)? Отдадим дом, построенный для горкома. Оказывается, в 20 веке тоже иногда свершались подвиги выбора по типу лейденского: университет для чего-то нужен. Университеты нужны настолько, что можно отказаться от весьма насущных вещей - от налогового освобождения или от нового моста, нового завода, - для того, чтобы был сделан университет.
А зачем нужны университеты? На мой взгляд, первый раз этот вопрос осознанно обсуждали не тогда, когда создавали университеты (в Европе это примерно с 1088 года, если считать Болонский университет первым), а существенно позже, когда на рубеже 18 и 19 века почти вдвое снизилось количество университетов в Европе. Обратите внимание, что тогда это был кризис, связанный с тем, что шел отказ от университетов. Сейчас это кризис, связанный с тем, что у нас очень много университетов, изобилие вроде бы высшего образования. И то, и другое вызывает желание разобраться, зачем нужны университеты. Тогда, на рубеже 18 и 19 века, возникло 3 точки зрения, у истоков каждой из них стоял человек очень неординарный. Одну высказал отец политической экономии Адам Смит, вторую – Наполеон Бонапарт, а третью – Вильгельм фон Гумбольдт, который создал, на мой взгляд, неоклассическую модель университета.
Суждение Адама Смита, отца всех экономических наук, от взгляда которого мне потом придется отказаться, состояло в том, что не надо платить деньги профессорам университетов. Им должны платить студенты, потому что тогда понятно, как спрос будет формировать предложение. Естественное для таких ранних экономических моделей суждение. Наполеон Бонапарт пошел по совершенно другому пути. Университеты нужны для того, чтобы производить специалистов по узким профессиям. На это государство готово тратить деньги, но государство должно контролировать эти университеты. А наука – это совершенно другой вопрос; она должна быть отделена от университетов, потому что что там оплачивать в науке – это слишком тонко, слишком непонятно. Наконец, Вильгельм фон Гумбольдт попытался создать альтернативу - и создал в итоге неоклассическую модель университета, где главным является образование, соединенное с наукой, где университет трактуется как содружество студентов и преподавателей, и при этом обладает автономностью, то есть определенной свободой преподавания, и свободой образования.
Поразительная перекличка с нынешними дискуссиями! В нынешних дискуссиях я нахожу следы всех трех позиций: и Смита, и Бонапарта, и Гумбольдта. Правда, у Карла Маркса есть замечательная фраза, он сказал: «Гении никогда не делают ошибочных выводов из собственных неверных посылок, они предоставляют это своим ученикам». Идея Смита про то, что надо бы, наверное, спрос замерить деньгами на университетское образование, у нас реализовалось в 90-х годах в очень странной концепции, что образование есть услуга, которая может быть измерена как услуга, как услуга оплачена, и прочее. Ну, по Смиту все-таки не так. Это если и услуга, то капитальная, которая создает способности, которые затем приводят к доходу обладателей этих знаний и способностей - все-таки несколько сложнее. Этот взгляд только-только отошел в прошлое. В новом Законе об образовании нет слов про образовательную услугу.
Взгляд Бонапарта виден в варианте современном, - я бы сказал, что это актуальная минфиновская позиция, - представление о том, что должен быть норматив финансирования вузов - и тогда вся система выстраивается, потому что если государство платит деньги, то оно должно понимать, за что платит деньги, и контролировать того, кому платит деньги. В чем преимущество, понятно - да, надо производить не только тех, кого спрашивает рынок, и даже иногда совсем не тех, потому что это понимание образования как некоторого социально значимого блага (то есть частного блага, которое доставляет эффекты не только тому, кто получил образование и потом будет грести деньги лопатой, но и еще кому-то), потому что должен быть определенный обязательный набор профессий в обществе, особенно, если оно достаточно большое, стремится развиваться и т.д. В начале 19 века «нормативный» взгляд еще бы прошел через экономическую критику, а сейчас вряд ли. Мы понимаем, что на самом деле образование отнюдь не является совершенным рынком, что мы имеем здесь монопсонию, т.е. государство закупает некоторую деятельность университетов; олигополию, то есть не вполне конкурирующие между собой университеты, которые делят рынки; высокие трансакционные издержки перехода, поэтому здесь нормативы совершенно не ведут к счастью и успеху всей системы. Мне кажется, что этот взгляд мы тоже постепенно переживем, но все-таки где же ответ на вопрос, зачем университеты? Если это не способ производства знания, которое потом человек продает, и тем самым, капитализирует, если это не способ обеспечить некоторую комплексность в обществе, и обеспечить его необходимыми профессиями, то что это такое? Откуда этот взгляд фон Гумбольдта, который очень непросто обосновать? Зачем нужен неоклассический университет с его автономией, с товариществом и т.д.?
Я бы сказал, что леммой к этой теореме - или подсказкой к решению является то, что произошло со школой. Обратите внимание, что отец педагогики Ян Амос Коменский, гениальный чех, который закончил свои дни в городе Амстердаме, - действительно отец педагогики, потому что он создал классно-урочную систему, звонки, учебники. Но когда прошло время, и когда уже не было Коменского, оказалось, что он создал нечто большее, чем классно-урочную систему: он создал промышленность, хотя совершенно не собирался этого делать. Почему он создал промышленность? Потому что существенна способность разделить труд, создать некоторую организацию, задать некоторый ритм, создать материалы и т.д. Когда люди таким образом сформированы, вышли в жизнь и занялись разными делами, - от них пошли мануфактуры, потом под это уже подтянулся материальный фундамент, и произошла промышленная революция. Не знаю, что больше повлияло на промышленную революцию - факторы, связанные с техническими изобретениями, или с тем, что в мозгах людей сформировалась некоторая система понимания и поведения, которая исходит от отца педагогики, ставшего отцом современной промышленности. Получается, что школа генерирует далеко не только знания.
Думаю, что в Пруссии это понимали лучше, чем во многих других местах, потому что когда Бисмарк, обобщая результаты, сказал, что прусский учитель выиграл битву при Садовой, - он имел в виду то преобразование нации, то рождение нации, которое осуществили и школа, и армия одновременно, потому что и школа, и армия оказались мощными механизмами социализации, они совершенно изменили немца, который в 18 веке был мечтателем, не пил пиво, а пил шнапс, был не ритмичен, участвовал в такой типично российской авральной экономике, и никто в Европе не воспринимал немца как опасность: что эти мечтатели могут сделать? Пусть они работают кем угодно, хоть министрами, они свое-то государство не могут создать. К концу 19 века оказалось, что ох как могут создать государство, и не только государство. Во многом это сделала школа.
Поэтому я думаю, что Гумбольдт, формулируя свое понимание университета, который живет сейчас в виде так называемых классических университетов континентального типа, континентальной традиции, был в известной мере под воздействием понимания того, что здесь производится не только знание, а что-то еще. Для того, чтобы понять что, важны были работы Ньюмена Ясперса, но, думаю, нужен был Ортега-и-Гассет, потому что он в своей лекции «Миссия университетов» сформулировал несколько парадоксов, которые совершенно по-другому смотрятся сейчас с точки зрения того, что стало понятно в науке, прежде всего, в экономической, за последние 80 лет, прошедших после этих парадоксов Ортега-и-Гассета. Я бы свел его богатые суждения к 3 парадоксам. Во-первых, он сказал, что университеты нужны не потому, что студенты разумны, а потому, что они недостаточно разумны: иначе бы они обучились сами. Во-вторых, он сказал, что университет среднему человеку пытается дать высшее образование и сделать из него классного специалиста. При этом он неотделим от науки, но у среднего человека нет никаких причин становиться ученым. Наука там нужна, но для чего-то другого, потому что очень мало из людей, заканчивающих университеты, становятся учеными. Имея в виду Испанию, он вообще сказал жесткую фразу, что наука вряд ли когда-нибудь будет сильным местом испанской нации. Но, тем не менее, наука в испанских университетах нужна так же, как в германских или британских. На этих парадоксах, мне кажется, зиждется интересное понимание миссии университетов, с которым хотелось бы немножко разобраться в более современной терминологии.
Что, по существу, положил в основу своего понимания миссии Ортега-и-Гассет? Идею ограниченной рациональности, которая стала теорией, признанной и отмеченной Нобелевской премией через 40 лет после лекции испанца, потому что Герберт Саймон только в 50-е годы выпустил статьи про административное поведение, а Нобелевскую премию за теорию ограниченной рациональности получил уже в 1973. Действительно, эта идея, что люди не боги, что они не всеведущие, с трудом собирают информацию, не обладают бесконечными калькулятивными и интерпретационными способностями, принципиально важна для понимания университета, потому что из этого, во-первых, следует, что фон Гумбольдт прав, что университет вынужден становиться неким товариществом студента и преподавателя, потому что студент не может обучиться сам. Но ключевая проблема университета – это способности студента. Кстати, современная социология это подтверждает. Успешность университета на 40% зависит от качества студентов. В основном, и прежде всего - это качество студентов. Отсюда и проблема отбора в университеты, очень непростая проблема.
Я бы сказал, что именно понимая значимость качества студентов, Ломоносов создал свою модель университета. Когда в прошлом году отмечали 300-летие Михаила Васильевича, очень много говорили правильных и красивых речей, те стихи читали, другие, но мне кажется, что почти не замечали самого главного в Ломоносове. Это был очень свободный человек, свободно перемещавшийся по миру, по наукам, и он создал бессословный университет в сословной стране. Предыдущая модель «академического» университета была дискуссионной, формировалась в столкновениях между Петром Первым и Лейбницем. Лейбниц уговаривал Петра не делать Российскую академию в 1725 году, он уговаривал его сначала сделать университет, а через 20 лет – академию. Петр, как обычно, торопился, поэтому сделал и то, и другое. А через 20 лет оказалось, что университета нет, а есть туристическое агентство по посылке дворянских детей на стажировку в германские княжества и нидерландские провинции. А университета нет, потому что нужно было найти ломоносовский принцип отбора: «Студент тот, кто лучше научается, а чей ты сын? - в нем нет нужды».
Поэтому я бы сказал, что первая важная идея, которая вытекает из принципа ограниченной рациональности, по-своему понятая Ортега-и-Гассетом, - это коренное значение студентов, причем значение не потому, что они высокоталантливы, а потому что они недостаточно талантливы для того, чтобы учиться сами, их надо отбирать, их надо вести. Если вы сумели отобрать, вы создали мощную основу для университета. Теперь о втором парадоксе, который связан с наукой. Здесь работает тот же принцип ограниченной рациональности, потому что, по Ортеге-и-Гассету, для чего нужна наука в университетах? Ни в коем случае не для того, чтобы студенты становились учеными. Наука дает материал, который может давать не только наука, который до науки давала мифология, религиозная догматика, и т.д., материал, из которого строится картина мира. Главная цель университета, говорит Ортега-и-Гассет, - это поставить человека вровень со своим временем для того, чтобы он это время понимал и ориентировался в нем.
Может ли это сделать наука? Сама наука не может, потому что наука отличается ровно тем же, чем и отдельный студент, - ограниченной рациональностью. Наука никогда не построит полную и непротиворечивую картину мира: это исключено, это невозможно. Создать картину, в которой люди чувствовали бы себя комфортно, понимали мир, двигались бы в этом мире, ориентировались, и при этом эта картина была бы научной, рационально обоснованной, не содержащей конфликтов, разрывов, белых пятен, невозможно. Это только материал для того, чтобы не ученый, а учитель создал картину. Здесь возникает угроза ложного решения. Какое ложное решение? Идеологические университеты, потому что если нужно построить единую картину, то ее ведь из чего-то надо строить и при этом как-то надо замкнуть. Строим картину мира и говорим, например, что в основе лежит понимание, что свобода – это главное. А другие говорят: нет, в основе лежит понимание, что семья – это главное, или традиция – это главное, или еще что-то, или вера, или любовь. И мы получаем университеты: либеральные, консервативные, католические, исламские и т.д. Это ложный белый гриб, это попытка создать единую картину из наличного материала и замкнуть ее на идеологию, потому что надо же чем-то замыкать, раз наука не справляется с этой задачей.
Почему это решение мне кажется таким близким, напрашивающимся? Потому что должен же человек, несмотря на ограниченность науки, как-то выйти из университета, понимая, куда идти, для чего жить. Но почему оно оказывается, мягко говоря, несовершенно? Опять сошлюсь на то, что было доказано уже после лекции Ортеги-и-Гассета. В 1937 году вышла первая громкая статья Рональда Коуза о социальных издержках. которая потом привела к формулировке теоремы Коуза. Теорема Коуза создала абсолютно иную постановку проблемы выбора, потому что идея, что в социальном мире существуют трансакционные издержки, то есть всегда существует сила трения, означает, что ни один нормативный проект не может быть осуществлен так, как он задуман. Мы всегда имеем мир, в котором несколько проектов могут реализоваться - грубо говоря, либеральный, консервативный, социалистический, православный, мусульманский. Как бы они ни реализовывались, они не будут реализованы в том формате и замысле, как это предполагается. Почему? Потому что трансакционные издержки всегда отличны от нуля, потому что в этом мире существует сила социального трения, поэтому выбор состоит не в том, чтобы найти одно-единственное верное решение, а в том, чтобы непрерывно взвешивать разные сценарии движения. А это требует уже не идеологической рамки для университета, а культурной.
Я буду редко показывать слайды до заключительной части, которую без графиков не покажешь, но, с вашего позволения, я покажу, как взгляд, понимание миссии, выработанное Ортегой-и-Гассетом, на основе того, что фон Гумбольдт думал и сделал в классических университетах, стало символом веры для университетов. Это Великая Хартия университетов, статья первая:
Как видите, здесь научные исследования, и даже образование является средством, каналом, а университет – это учреждение, которое критическим образом создает и распространяет культуру. Именно поэтому он должен иметь моральную и интеллектуальную независимость по отношению к политической и экономической власти, реализуя свою деятельность в области исследования образования.
Кстати, на мой взгляд, идеологический университет не имеет этой моральной и интеллектуальной независимости. Он уже свой выбор потенциально сделал - в пользу, может быть, власти, еще не существующей, но вполне определенной, из тех ценностей, которые легли в основу той или иной картины мира. Поэтому, завершая эту часть, которая посвящена тому, как понимать миссию университета, я бы сказал, что - да, выясняется, что университеты производят, по крайней мере, не только частное благо в виде капитализируемого знания, которое можно продать, как думал Смит. Не только социально значимое благо в виде функций, которые нужны не только этому человеку для его зарплаты и работы, но и каким-то другим людям, как это было положено во французской системе начала 19 века - в наполеоновской системе. Но производят общественное благо, смысл которого – производство и распространение культуры. Я бы сказал, что университеты производят некоторые неформальные институты, системы ценностей и поведенческих установок, которые затем через разное время превращаются в формализованные институты - в системы экономики, политики, торговли и т.д.
Великая Хартия университетов пришла к этому пониманию, и пришла в результате 200-летних размышлений, но нынешний кризис университетов – реальность. Откуда кризис? Я бы сказал, что мы имеем очень тяжелую дилемму, связанную с тем, что когда мы начинаем применять эту миссию к современному миру, возникает тяжелая развилка между тем, что университеты производят определенную культуру, и тем, что они должны производить из среднего человека высокого специалиста. Ровно это мы имеем в России, но не только в России. Я сошлюсь на обсуждения, которые мы сейчас ведем в формах закрытых семинаров у нас на экономическом факультете МГУ. Мы стали звать коллег из других университетов для того, чтобы обсудить проблему, которая малоинтересна широкой публике, - проблему аспирантуры, потому что аспирантура – это и есть способ производства самих себя. Это тема и проблема для самих университетов.
Дело, однако, в том, что аспирантура с 1 сентября этого года станет третьим уровнем высшего образования в нашей стране. К этому как-то надо отнестись, как-то это понять. Нам не удалось у создателей закона получить ответ на вопрос, а зачем они это сделали, мы не получили этот ответ, и тогда мы решили его добывать сами. И нам это общение не было трудно, потому что, скажем, на мой взгляд, лучший в России специалист по проблемам образования, Татьяна Львовна Клячко, возглавляющая Центр исследования образования в Академии народного хозяйства и государственной службы, она выпускница нашего экономического факультета. Ирина Всеволодовна Абанкина, которая возглавляет такую же структуру в Высшей школе экономики, - выпускница экономического факультета. Мы собираемся кругом выпускников альма матер и за закрытыми дверями себе пытаемся дать ответы на насущные вопросы. И стала вырисовываться неожиданная картина (я сказал, что буду это называть теоремой Клячко после того, как это все будет доформулировано).
Как известно, у нас теперь почти все школьники (иногда все школьники, а иногда больше, чем все школьники) поступают в вуз. Но есть страны, где эта цифра еще выше, чем в России, и в целом то, что мы наблюдаем в начале 21 века, - это почти всеобщий доступ к высшему образованию в развитых странах. Что в результате этой всеобщности доступа? Что в результате того, что уже Ортега-и-Гассет видел, когда говорил о массах, которые придут в университет? В результате происходят очень интересные последствия. С одной стороны, уровень студента, конечно, падает. На чем держится, на каких воздушных шарах в этом погружении удерживают себя лучшие по рейтингам университеты мира? Ведущие университеты мира удерживаются не на своих студентах, а на китайских, индийских и прочих - на студентах из тех наций, где по-прежнему поступает не 80% в вузы, а 10%. Они задают уровень, поэтому теперь это борьба за студента. Студент задает уровень университета. Теперь борьба не за мирового профессора, а за мирового студента, потому что он должен эту планку держать. Свои уже не выдерживают, они приходят сюда как в очередной класс школы.
Образование начинает проседать. Почему выделился бакалавриат? Надо же общее образование доделать. Школа теперь готовит человека не к жизни, а к поступлению в вуз. А надо же общее образование завершить до того и для того, чтобы сделать из среднего человека специалиста. А магистратура делает ту работу, которую раньше делали все университеты, - делает человека специалистом. А аспирантура? Магистратура не успевает научить человека писать научные работы, поэтому это должна теперь делать аспирантура. У нас происходит, с одной стороны, опускание уровня, а с другой – рост иерархий, и он будет происходить, то есть вся система по мере расширения демократизации, широкого доступа, она опускается вниз, а количество уровней все время растет. И отсюда возникает ситуация, с которой я и начал сегодняшнюю лекцию, - когда мы перестаем понимать, а где университеты, производящие специалистов, а где университеты, не производящие специалистов? Проблема, которая прояснилась для общества во время кризиса вокруг РГТЭУ с теми видео, которые были в интернете, в связи с ответами выпускников университета на вопросы о том, как они понимают мир, для того, чтобы наняться на работу, что они знают по профессии. Мало они знают.
Почему это так важно, почему это так существенно? Потому что образование ведь не только общественное благо. Оно обладает еще одним свойством – оно доверительное благо, то есть благо, качество которого невозможно установить прямым разговором: даже если вы придумаете министерский экзамен для всех университетов, для всех выпускников бакалавриата, это не дает возможности установить истинный уровень знаний. Это дает возможность создать еще одну настройку на тесты, еще один уровень предварительной подготовки. Качество образования всегда проявляется «потом». И вследствие этого возникает опасность, потому что, конечно, хорошо, что университет производит культуру, но еще хорошо бы, чтобы хирург, который будет вам вырезать аппендицит, был бы еще и специалистом, - кроме того, что он несет определенную картину мира. Это довольно важно, поэтому вокруг этого противоречия начинает структурироваться проблема - и какие решения проблемы напрашиваются?
Понятно, первое решение – давайте мы закроем те вузы, университеты, которые не производят специалистов. Этот вопрос обсуждается очень, я бы сказал, страстно и на рабочих совещаниях в экономическом совете при президенте России, потому что, как вы понимаете, половина членов экономического совета при президенте – это люди, которые либо возглавляют факультеты или университеты, либо имеют теснейшую с ними связь. Поэтому там разные идеи возникают, но позвольте, я, возвращаясь к идее миссии, покажу, почему простота хуже воровства, почему простые решения про закрытие плохих университетов не дадут нужного результата. Экономистам это как раз понятно. Смотрите: наша школа выпускает в мир хороших, но не вполне образованных людей. При этом наша экономика и в хорошо образованных людях не очень нуждается, потому что она сырьевая. Возникает проблема социального сейфа. Куда девать молодежь, которая еще ничего не умеет, но уже не нужна, что с ней делать? Возможные варианты: тюрьма, армия, университеты. Думаю, что четвертого варианта не существует, потому что четвертый вариант - оставить их на улице, но тогда, скорее всего, тюрьма. Куда денутся люди с большой энергией, не находящие работы, с амбициями? Армию мы тоже воспринимаем как не очень удачный социальный сейф: общество явно не радуется от того, что существует всеобщая воинская обязанность, а на самом деле понятно, почему существует. Нужно же в какой-то социальный институт забрать, чтобы доделать работу школы, тем более, что экономика в себя их все равно не принимает и не требует.
С этой точки зрения выясняется, что плохой университет лучше даже хорошей армии, не говоря уже о тюрьме. Что реально производят эти плохие университеты? Исходя из того, что я говорил о миссии университетов, я могу сказать, что они производят средний класс в России. Это очень позитивный продукт массовой плохой системы высшего образования в России. Что такое средний класс? Все попытки определить средний класс через доходные характеристики, профессиональные, не очень успешны. Татьяна Михайловна Малева, лучший специалист в стране – и тоже, разумеется, выпускница экономфака МГУ - по этому вопросу, говорит, что это либо сумма поведенческих характеристик, либо самоидентификация. Но это означает, что средний класс – это явление культурное, это означает, что это люди с определенными ценностями и поведенческими установками. Это люди, которые по каким-то причинам пришли к выводу, что не надо пить денатурат, что закусывать надо этим, а не тем, что ездить за рулем нужно трезвым, фитнес находится за углом, а деньги нужно хранить на депозитных счетах, они бывают разные. Являются ли эти люди специалистами? То есть реализовался ли парадокс Ортеги-и-Гассета по поводу того, сделает ли среднего человека высшее образование хорошим специалистом? Нет, не факт. Но создает ли это положительные социальные эффекты? Конечно, потому что даже продолжительность жизни человека, продолжительность активной жизни человека зависит от образования во много раз сильнее, чем от здравоохранения, потому что от этих поведенческих установок мы получаем сбережение населения и его способность к работе.
Поэтому несомненны положительные социальные эффекты. И несомненны высокие социальные риски, потому что диплом не свидетельствует о том, что этот человек в состоянии сделать операцию. И не только в медицине. Не очевидно, что это экономист, который в состоянии дать какие-то квалифицированные советы и заключения, или юрист, который в состоянии вас защитить в суде или что-то сделать с законопроектом. Как решить эту проблему? По крайней мере, не простым способом, не сказать «давайте уберем плохие вузы». На самом деле, вспоминая теорему Коуза, хочу сказать: всегда существует решение, и даже не одно, просто надо их взвесить. Они все недостаточно хороши, но все имеют свои плюсы и минусы.
Например, можно пойти по пути жесткого разделения бакалавриатов и магистратур: нельзя иметь магистратуру университетам, которые не вытягивают на определенный стандарт, - это будет означать, что они выпускают общеобразованных для жизни людей, не являющихся дорогостоящими специалистами. А магистратура уже делает другую работу. Можно попытаться разделить их на высшую лигу, первую лигу, вторую лигу, то есть ассоциации университетов, которые задают определенный стандарт. Вопрос только, будут ли понимать работодатели, что этот человек вышел из первой лиги, а первая лига – это совсем не высшая лига? Можно искать какие-то еще решения, связанные с внешней аттестацией, будь то рейтинги или государственные способы оценки. Решения могут быть найдены - надо только понять, что задача состоит не в том, чтобы уничтожить слабые вузы и оставить только выпуск хороших специалистов, а в том, чтобы сепарировать, различить. И поэтому я уже не пугаюсь, когда говорят, что будет прикладной бакалавриат, который раньше назывался техникум и считался средним образованием, а теперь будет считаться высшим. А бакалавриат будет, наверное, двух- или трехлетний, и не прикладной тоже, нормально. Это все в духе «теоремы Клячко», - идет опускание всей системы с падением качества и ростом количества иерархических звеньев. Но социальную функцию эти учреждения будут реализовывать.
Для страны, конечно, хорошо, что существует система производства разных отрядов среднего класса. Это спасает страну, может быть, от внутренних будущих неурядиц, гражданских войн, диктатур, переворотов, потому что средний класс придает некоторую стабилизацию, но не факт, что это придаст какой-то драйв, какой-то темп, вектор развития страны, потому что это все-таки будет зависеть от той части системы образования, которая способна производить конкурентоспособный человеческий капитал. Тут я перехожу к заключительной части и вынужден обратиться к графикам. Я начну, с вашего позволения, с этого слайда:
Этот красивый слайд сделан профессионалами из Института «Стрелка», он из нашей совместной презентации с блестящим голландским архитектором Рейниром де Граафом, которую мы делали летом этого года. Это далеко не полный список нобелевских лауреатов и новаторов, родившихся в России. А вот это картинка, что происходило с ними:
- причем тут можно было бы картинку раскрашивать очень разными цветами по поводу оставшихся здесь, но значительная часть лучших умов страны - они произрастали далее и я бы сказал, в продуктивную фазу вошли за рубежом.
Я скажу о некоторых оценках. Трудно говорить по фундаментальным идеям, проще говорить по изобретателям. Я назову цифру по Владимиру Зворыкину. Он, как вы помните, автор идеи телевидения. Один из лучших макроэкономистов в России, который был одним из моих учителей на экономическом факультете МГУ, академик Револьд Михайлович Энтов оценивает продукт, созданный на основе идеи Зворыкина, в 20 годовых продуктов нынешней Российской Федерации. Я бы сказал, что Сергей Брин с Гуглом пока поскромнее, - я думаю, 5-7 годовых продуктов РФ, но если мы начнем ходить по списку, мы вдруг поймем, что здесь возможности экономической продуктивности гораздо выше, чем в нашей небедной углеводородной экономике. Только вот вопрос: как это все получается? Как получается, что в стране, где непрерывно то делают не очень удачные реформы, то вообще расстреливают и сажают учителей, то, скажем, уже учеников учат чему-то непонятному, почему-то все время рождаются талантливые люди, и мы оказываемся конкурентоспособными в определенных направлениях? Можем мы ответить на вопрос, почему так происходит? Тогда мы ответим на вопрос о том, что в российских университетах, имея эти предпосылки, реализовывать. Я и попробую отвечать на этот самый вопрос.
Вот это график, который показывает, что в мире существует 2 траектории: А и В.
Это работы гениального англо-американского статистика, Ангуса Мэдисона, который умер 2 года тому назад, это так называемые таблицы Мэдисона, которые у нас в МГУ пересчитаны в графики. Есть 2 траектории, и есть 5 стран, которые смогли перейти с низкой траектории, с первой космической скорости, на вторую космическую скорость. Среди них нет СССР и России: мы не перешли на эту высокую траекторию по валовому продукту на душу населения. Нет там и Китайской Народной Республики, ей пока далеко до этого перехода. Но почему кому-то удается, кому-то не удается? Подозрения, которые зародились в последнее время, я об этом говорил в предыдущих лекциях, эти подозрения замкнуты на идею, что есть социокультурные факторы, которые удерживают страну в одной траектории или в другой траектории, а их изменение позволяют пересечь таблицу. Что мы можем сказать про эти социокультурные факторы? Прежде всего, они измеримы, они стали измеримы. За последние 50 лет накоплено социометрическая информация по кросскультурным измерениям. Эта методика Рональда Инглхарта, - замер ценностей, то есть правил высокого порядка, по кросскультурным исследованиям:
Здесь отображена Россия. Хочу сказать, что экономически успешное направление – это северо-восточный угол. Россия в этом смысле, как обычно, движется парадоксально. Она ухудшает очень высокие показатели, которые у нее были в 1999 году по рациональности, переходя к более традиционным несекулярным взглядам, более религиозным. Но, с другой стороны, она движется в сторону большего предпочтения самореализации, то есть в этом смысле в правильном направлении. А вот это более операциональные вещи:
Это замеры по поведенческим установкам, по методике Гирта Хофстеде, голландского социопсихолога. Это сравнение России с четырьмя другими крупными странами. Здесь КНР, Германия, США, Япония. И видно, где лежат отличия. Вот из этого материала мы можем что-то сказать про то, что могут давать культурные характеристики, ценностные, поведенческие для развития? Наверное, можем, если мы поймем, что мы оперируем, в общем, понятиями, которые могут иметь экономический смысл. То, что я сейчас говорю, - это суперкраткое введение в теорию неформальных институтов:
Неформальные институты – это институты, которые действуют не потому, что есть специально обученные люди, принуждающие к исполнению правил, а потому, что к этому принуждает сообщество - либо узкое замкнутое закрытое сообщество, либо широкое, состоящее из разнообразных людей. И поведенческие установки могут быть разными, поэтому мы пытаемся ввести, понять не только социальный капитал, но и культурный.
Повторяю, количественно это все измеримо.
Три гипотезы, которые мы с коллегами из Института национального проекта впервые опубликовали (я выступал с этим докладом 2 месяца тому назад на Российском экономическом конгрессе) про социокультурные коды, - это только гипотезы, предположения о том, как одно воздействует на другое:
Сейчас важно вернуться к университету, а для этого, важна гипотеза о конкурентных преимуществах, - что некоторые пары поведенческих коэффициентов дают возможность стране успешно специализироваться на чем-то, где-то позиционироваться, существенна для университетов. И третья гипотеза - о трансформации, про то, что изменение некоторых установок дает экономический переход, трансформацию, изменение траектории страны.
Теперь поконкретней, чтобы объяснить вторую и третью гипотезу, смотрите:
В правой колонке - иллюстрация ко второй гипотезе. Мы можем объяснить, почему та или иная страна успешна в массовом производстве, а эта в высокотехнологичном, а эти в инновационной экономике, - с точки зрения коэффициентов Хофстеде. Там есть отчетливые корреляции. Именно поэтому я теперь на разных трибунах уже с цифрами в руках доказываю, что российский автопром не произведет конкурентоспособного автомобиля, но продолжать строительство космических аппаратов мы можем. Вот она картинка, которая показывает: только страны с готовностью соблюдать инструкцию и доводить до конца стандарт могут производить массовую промышленную продукцию, а у нас получается, что одну уникальную вещь делаем хорошо, а 10 одинаковых делать не способны. Массовое производство не может быть так устроено. Слева перечень характеристик, которые мы с коллегами по МГУ и Институту национального проекта вынули из анализа стран, которые успешно пересекли таблицу - 5 стран, которые за последние 50 лет поменяли позиционирование. Это успешные опыты Японии, Южной Кореи, Тайваня, Гонконга и Сингапура. У них у всех менялись эти характеристики - 2 индекса Инглхарта и 3 коэффициента Хофстеда. То есть мы понимаем: изменения в этих направлениях дают успех. Теперь давайте перейдем к России:
Это портрет, я о нем уже говорил, он был сделан с использованием личного положения, когда я возглавлял Консультативную группу президента по модернизации, мы заказали эти микросоциологические исследования по особенностям поведения наших соотечественников в инновационном секторе Германии, России и США. Таково положение страны с точки зрения социокультурных характеристик:
Мы, с одной стороны, имеем характеристики, которые блокируют изменения, не позволяют делать массовое производство, препятствуют самоорганизации, - а, с другой стороны, есть характеристики, которые нам позволяют в определенных нишах продвигаться очень даже неплохо. Вопрос - как можно это все вместе использовать? Секрет модернизации – это вопрос, как вы можете из существующих недостатков сделать достоинство. Теперь давайте вернемся к образованию специалистов. Вот смотрите, это свежий анализ, который был сделан нашими коллегами из Института национального проекта в прошлом году.
Мы посмотрели на те трудовые рынки, где наши соотечественники широко представлены много лет. Это Германия, США и Израиль. Там есть трудовая статистика, есть миграционная статистика. Мы можем посмотреть успешность наших соотечественников. Они потрясающе успешны в IT, математике, физике, химии. Они более успешны, чем те, кто в этой стране родился, или конкуренты из других стран. Это зона абсолютного лидерства тех, кто получил образование у нас. На втором месте - второе и третье по двум странам - лидируют люди из искусства, спорта и медиа, либо люди из медицины и биологии. Это второй эшелон наших преимуществ в мировом развитии, качества человеческого капитала, который здесь производился. А это картинка не наша, это исследование McKinsey про то, что будет со спросом на высококвалифицированных специалистов, прогноз на 2030 год.
Обратите внимание, что в развитых странах дефицит высококвалифицированных людей к 30 году 16-18 миллионов в инженерной специальности и других технических областях.
А вот вывод, который я хотел предложить вашему вниманию.
Смотрите, что получается. Что фактически делает университет? Университет опирается на культурную рамку, которая уже создана, и эта культурная рамка, задавая ценности и поведенческие установки, способствует одним результатам и препятствует другим. Кстати, почему и с какими профессиями это связано – это тоже исследовалось. Когда есть такие характеристики, как высокая дистанция власти, средний или высокий индивидуализм и наличие долгосрочной ориентации - это характеристика нашей страны, - то хорошо производятся математики. В такой стране формируются математические школы, но хуже производятся юристы и журналисты. Анализ миграционной статистики пока приводит к таким результатам. Значит, мы имеем ситуацию, когда можно нынешние воспроизводящиеся способности в определенной группе специальностей использовать как основу образовательной подготовки, и тем самым производить высококачественный человеческий капитал в мировом смысле.
Это позволяет стране удерживаться, но не позволяет развиваться, потому что проблема - как реализовать третью гипотезу, как сдвинуть такие характеристики, которые не позволяют делать, например, высокотехнологичные массовые производства? Сошлюсь на гипотезу Инглхарта, что ценности у людей кристаллизуются в ранней взрослости - от 18 до 25 лет. Это возраст пребывания в университетах. Поэтому я бы сказал, что вот здесь, скорее всего, находится позиционирование успешных российских университетов. Если мы помним, что их миссией тоже является культура, не только высокая специальность, но и культура, потому что они на этой культуре стоят, они из нее делают капитальный результат, это делается из существующей культурной рамки, действующей в системе образования. С другой стороны, должны несколько сдвигаться те характеристики, которые блокируют желаемые в стране изменения.
Это все практические вещи. Мне интересно, как устроен мир, но мне еще важно понимать, куда двигать один из самых больших факультетов МГУ им. Ломоносова, который устойчиво производил, производит и будет производить элиту для России и ряда соседних стран. Я для себя из предложенного взгляда сделал три вывода. Во-первых, ограниченная рациональность заставляет ориентироваться, прежде всего, на студентов, и МГУ силен именно тем, что этот шпиль – мощный магнит, который продолжает притягивать самых талантливых ребят. Я могу просто цифрами подтверждать, что не преподаватели, а студенты МГУ – это по-прежнему, благодаря действию этого притяжения шпиля, самые талантливые студенты в России, поэтому даже при каких-то изъянах образования наши факультетские команды выигрывают национальные первенства, сейчас они по финансовому анализу в Лондоне вышли в финал Евразии. Проиграли финал, но они вышли туда! А до этого выиграли национальное первенство у всех конкурентов. Очень хороший стартовый студенческий потенциал студентов в МГУ, поэтому очень важно его поддерживать. Это редкий ресурс, важный.
Второй момент – ну что делать, если нынешняя культурная рамка позволяет производить талантливых математиков, физиков, в мировом уровне конкурентоспособных, лучше, чем экономистов, юристов, журналистов? - я могу сказать, что делать. МГУ по рейтингу Блумберга в 2012 году занял первое место в мире по математической подготовке экономистов. Понятно почему – математические школы в МГУ.Поэтому мы сейчас совместные магистерские программы будем делать с ВМК, биоэкономику с биофаком и прочее. Нужно просто сцеплять эти вещи, чтобы наши талантливые экономисты пошли вместе с зонами прорыва, где накоплен культурный капитал. И третье - раз уж мы производим разного рода элиты - управленческие, исследовательские, академические, - может быть, мы сможем как-то повлиять на некоторые ограничения и характеристики этих элит, например, решить, по-моему, самые тяжелые проблемы, это сочетание высокого избегания неопределенности с высокой дистанцией власти? Это означает, что люди боятся будущего, значит, они сценарно не готовы мыслить, для элит это означает, что они вести никуда не могут, потому что страшно: вдруг там что-то произойдет? Вот эти вещи подвигать можно, не быстро, но, я думаю, лет через 20 при нормальной работе университета могут измениться характеристики российских элит. Спасибо, я закончил.
Обсуждение лекции
Борис Долгин: Спасибо большое. Я бы хотел сначала дать две сноски. Наверное, их надо было дать до, но, с другой стороны, понятно, что только по итогам мы окончательно знаем, о чем же будет лекция. Первая сноска - на лекцию Павла Юрьевича Уварова о том, как вообще возникли университеты в Европе, понятно, что они расширят какие-то одни пункты из сегодняшней нашей лекции. А другая сноска - на лекцию Михаила Соколова о том, как устроены рейтинги университетов. Да, спасибо большое, было очень интересно, и это очень порождает мысли. Честно говоря, я-то по природе своей куда более скептичен относительно МГУ и качества тех, кто туда поступает, в зависимости от факультета, и было немало людей, которым я отсоветовал на некоторые факультеты туда поступать, порекомендовав что-то, на мой взгляд, более качественное, но дело не в этом. Это как бы вопрос некоторой привычки, традиции, отнесения себя к традиции. Несомненно, репутация есть, и кого-то она притягивает, но пойдем по каким-то таким более принципиальным моментам. Если мы исходим из того, что задача такого массового вуза, «плохого» вуза, – это производство культурного человека, там опять-таки сложный вопрос, то, что было сказано по характеристикам, тот ли средний класс, который Татьяна Малева признала бы таковым, есть вопрос, а производят ли они его действительно, не стоит ли померить? Это не к лекции, это просто некоторый вопрос для будущих способов измерения качества образования вузов или качества вузов, потому что многих явно не устроила та пятикритериальность, которую минобрнауки, при всех возможных симпатиях, предложил. Эти 5 критериев были очень странные: явно они не мерили ни качества производства культуры, ни чего-то другого тоже не мерили.
Если 60% качества вуза – это студенты, то тогда, наверное, опять-таки, это еще одна интересная вещь к этим самым критериям - это необходимость мерить студентов. Там по студентам был только один критерий, которые мерил, собственно, ЕГЭ на входе. Это интересный момент, но опять-таки дальше надо думать о том, как править этот критерий. Это просто некоторые размышления. Дальше, если мы исходим из того, что бакалавриат будет заниматься производством культуры, вообще бакалавриат в целом, то отсюда явная потребность в том, чтобы, вообще-то говоря, убрать или уничтожить, или что-то другое сделать со специализацией в бакалавриате, перепланировать бакалавриат - и четко тогда концептуализировать его как общее образование, а магистратуру действительно, - как некоторое специальное образование, потому что это уже вопрос не качества университета, а того, что вообще-то там сейчас пытаются делать совсем не то. Может быть, есть смысл тогда об этом подумать. Были еще какие-то мысли, но я думаю, что я потом еще о них вспомню.
|
Здравствуйте!
В международном проекте меня попросили ответить на ряд вопросов по технологическим возможностям Интернета нашего университета с целью дальнейшего использования его возможностей в учебном курсе. Кроме первого, на другие никак не могу ответить. Не поможе мне разобраться - что они имеют ввиду? Буду очень благодарна за помощь.
Issues of Technology
Does your University have a primary (centrally supported) LMS? If so, what is it? Yes, it is. It’s Learning Management System or E-learning.
Does the LMS have the capability of displaying navigation and core functions in other languages?
Does your University have a support system in place to facilitate adding content and potentially adding non-students?
How and by whom will the students be added into the LMS? What information is needed to do this? How will their login credentials be distributed and by whom? -
Please describe the bandwidth (speed and capacity of your Internet connection e.g. slow, fast etc.) available to you and your students at your institution, and potentially at home, to support this real-time online engagement.
Do you or your students pay by megabyte, for data usage on the Internet? And is this a limitation to you and your students’ use of the internet. -
|
=============================================
http://www.chaskor.ru/article/udarim_nevezhestvom_po_abortam__24776
Игорь Янович понедельник, 12 сентября 2011 года, 16.30
Ударим невежеством по абортам
«Борцы с абортами не знают про аборты самых элементарных вещей»
К сожалению, обсуждение вопросов рождаемости и репродуктивных прав в российской публичной сфере никогда особенно не было основано на научных фактах. Совсем не потому, что таких фактов нет. Конечно, мы знаем про российскую демографию куда меньше, чем хотелось бы. Очень не хватает масштабных репрезентативных исследований".
см далее http://www.chaskor.ru/article/udarim_nevezhestvom_po_abortam__24776
Сколько можно не прислушиваться правительству к экспертам от науки? Бороться с абортами стало модно, политически выгодно...
|
Уважаемая Дарья Борисовна, решила более подробно ответить на ваш вопрос в своем блоге, а не в комментариях к вулканическому кризису.
Спасибо за добрые слова и внимание к тексту о путешествии в вулканический кризис, доклад прошел удачно, это была секция «Роль университетов в развитии регионов» на конференции американской Географической Ассоциации. На данной секции выступали российские ученые, но присутствовали и представители разных стран. Я была поражена размахом конференции – одна программа ее весила, наверное, полкило. Обсуждались самые разные вопросы, было множество очень интересных секций и не на все секции удалось сходить, куда хотелось бы, поскольку шли они одновременно. Исследователи размещались в двух огромных соседствующих отелях.
На одной из секций, например, обсуждались вопросы застройки Красноярска -американка с Сиэтла выступала и что меня поразило, она говорила о том, что в Красноярске публичные слушания архитектурных проектов представляют собой скорее профанацию, это скорее всего, закрытое обсуждение вопроса архитекторов с небольшим количеством людей . Я даже специально задала вопрос – а у них в Америке это действительно публичные слушания? На что получила ответ, что у них каждый желающий в Сиэтле может нажать кнопочку со своим вариантом ответа – нравится или нет жителям новый архитектурный проект или нет и это действительно влияет на судьбу проекта. Детали не выспрашивала. (Это к вопросу о переименовании улиц – социологи, работающие на власть, к сожалению, могут выполнять заказы властных структур (уж такова одна из функций социологии - идеологическая) и представлять и интерпретировать данные исследования по-разному, в зависимости от своей совести, а если же это публичное действие, то всем жителям понятны результаты опроса). На этой же секции выступала наша российская коллега, которая рассматривала стратегии выживания жителей Байкальска, где закрылся бумажный комбинат и большое количество людей остались безработными.
Что я поняла для себя – у американских ученых нет такого трепетного отношения к четкому разграничению объекта и предмета науки, как в российской науке, в данном случае, географии. Географы обсуждали все, что только можно – «городские политики сотрудничества и Гражданское общество – вызовы и возможности», «Организация работы и рынка труда в городах», «Вопросы мирового населения», «Освобождение (emancipation ) немецкой молодежи от автомобильной зависимости” (было показано, что действительно молодежь в Германии отходит от этой зависимости, больше пользуется общественным транспортом или велосипедом), «Здоровая планета, здоровые места, здоровые люди», вопросы туризма (н-р, туристические сайты), гендерные вопросы – распределение ответственности в австралийских семьях и т.д. и т.д. Нашла даже в программе секции, посвященные проблемам гомосексуалов.
Мне, как социологу была очень интересна секция по демографии. Казимир Заниевский (Университет Visconsin), например, провел анализ мировых тенденций роста населения c 50-х годов по 2000-й год. За это время население планеты выросло на 173%, причем Индия и Китай- (Китай - 1/5 населения мира) дают 38% этого роста. Ежегодно население Земли увеличивается на 80 миллионов человек. В Африке рост населения составляет 300%. А Россия и Украина потеряли по 6 миллионов населения. Россия выглядела на этой презентации огромным бледным пятном в сравнении с другими странами– очень высокая смертность, низкая рождаемость, низкий уровень жизни и высокая разница в доходах богатых и бедных. Даже как-то грустно было на это все смотреть. Исследовательница из Праги - Житка Рихтарикова (мне потом сказали, что это исследовательница первой величины в мире) показала в своем докладе, что из европейских стран (включая Россию) более высокую рождаемость имеют страны наиболее благополучные по уровню жизни, к коим мы не относимся. (Кстати, она скинула мне на почту свою очень интересную презентацию).
Перед конференцией нужно было заранее послать текст своей статьи в Америку дискуссанту – человеку, который просматривает твою работу заранее, анализирует ее и готовит вопросы и резюме по всей секции. К этому вопросу они подходят очень серьезно. Выступления тоже строго ограничены – по 20 минут всего на каждое выступление, желательно 5 минут из них оставить на вопросы и все - точка. Во время доклада на листе бумаги тебе показывают – сколько у тебя осталось времени до конца выступления и строго это контролируют. В целом все проходит очень доброжелательно.
В целом эта конференция - грандиозное событие, над ее организацией работает целая серьезная команда, поддерживающая электронную связь со всеми её участниками. Время проведения было выбрано очень удачное – в Вашингтоне сейчас все цветет, отцветает сакура, все очень красиво – земля в розовых лепестках сакуры, даже машины встречаются обсыпанные этими лепестками. По-нашему – уже лето.
А отель находится рядом с замечательным зоопарком – что меня поразило - бесплатным (!), где можно было посмотреть разнообразных панд, даже красных (!), забавных тамаринов, цурикатов, слонов и т.д, для которых созданы наиболее подходящие природные условия для их проживания.
|
Представленную тему считаю очень важной, статья созрела после прочтения книги питерских социологов о здоровье и доверии.
буду рада всем комментариям
Здоровье и его социальные характеристики.
Луковицкая Е.Г.
Все чаще мы слышим о необходимости вести здоровый образ жизни. И даже на российском канале «Спорт» появляется новая передача, посвященная здоровому образу жизни – «Будь здоров!». Но далеко не у всех получается вести здоровый образ жизни, поскольку это зависит от очень многих факторов – как объективных - доступность и качество медицинской помощи, наличие материальных ресурсов, знаний и т.д., так и субъективных – ценностей разных групп населения, предпочтений, особенностей религии (например, ислам запрещает потребление алкоголя, христианство - нет), психологической готовности личности преодолевать боль, например, у стоматолога и др.
Согласно данным российского мониторинга «комплексное изучение состояния здоровья населения» (1989-2000) НИИ Семашко, каждый пятый россиянин обращается за медицинской помощью при появлении первых симптомов болезни, а половина обращается за помощью лишь при появлении серьезных нарушений в состоянии здоровья. (Максимова Т.М., 2005). Получается, что только 20% российского населения быстро реагирует на проявления не здоровья и где-то столько же запускают свое здоровье. Почему складывается такая ситуация?
Работы многочисленных исследователей в России и за рубежом показали существование зависимости между состоянием здоровья и социальными характеристиками индивида, такими, как – уровень образования, тип занятости, жилищные условия , включенность в социальные сети, социально-экономический статус личности. Причем перечисленные характеристики влияют на преодоление болезни индивидом в большей степени, чем существующий уровень медицинского обслуживания в обществе.
Основные тенденции связи социальных характеристик и здоровья личности перечислены П.Аронсон (2009):
1) Уровень социального неравенства является главным фактором, определяющим продолжительность жизни в модернизированных государствах, где основной причиной смертности являются хронические, а не инфекционные заболевания. Чем выше уровень социального неравенства, тем короче продолжительность жизни и выше эпидемиологические риски, в том числе и для высокодоходных групп населения (Wilkinson 1996)
2) С понижением уровня образования и дохода усиливается инструментальное представление о здоровье: хорошее самочувствие становится не самостоятельной ценностью, а ресурсом, который используется для осуществления повседневных практик (Pill 1982, Blaxter 1983, Cornwell 1984)
3) Низкодоходные и низкостатусные слои населения наиболее зависимы от медицинского обслуживания, поскольку других ресурсов у них нет. Группы населения со средним и высоким доходом в случае болезни могут задействовать свои материальные и социальные ресурсы для минимизации взаимодействия с институтом здравоохранения – лечение по «блату» или «за деньги».
4) В российской системе здравоохранения существует дефицит доверия экспертному знанию и медицинским институтам, что влияет на отказ некоторой части населения от медицинской помощи.
Рассмотрим более подробно 3-ю и 4-ю тенденции.
Доверие к медицинским институтам и врачам.
Понятие «доверие» рассматривалось многими социологами – П. Штомпкой, А. Селигменом, Б. Мишталь, Н. Луманом, Р. Путнэмом, Т. Ямагиши (T. Yamagishi) и другими.
Анализ подходов к пониманию доверия позволяет выделить два вида доверия - социальное или обобщенное (T. Yamagishi) и межличностное, возникающее в ситуации конкретного взаимодействия, его подразделяют на рациональное и нерациональное, адаптивное и не адаптивное в зависимости от социального контекста (Т. Ямагиши, 6).
Социальное доверие является отражением культуры доверия и социального капитала общества. Если говорить о медицине, то в российской действительности социальное доверие к медицинским институтам за годы перестройки было сильно подорвано. Это, конечно же, связано с:
1) недостаточным финансированием медицинских институтов и врачей,
2) со структурной организацией медицины, имеющей лазейки для коррупционных взаимодействий,
3) со сложившейся системой ценностей в государстве, где сферы деятельности, связанные со здоровьем, образованием и наукой, являются менее престижными (по сравнению с финансовыми сферами, топливными и др.) и соответственно, малооплачиваемыми.
Это находит свое отражение и в средствах массовой информации, что, в свою очередь, влияет на степень доверия населения к медицинским институтам. Нам периодически сообщают о трагических случаях врачебных ошибок как на телевидении, так и в газетах, например, газета АИФ в прошлом году известила нас, что в России количество врачебных ошибок во много раз превышает подобную статистику в США (к сожалению, не помню точно - во сколько раз, но очень значительно). Получаемая нами из разных источников информация не способствует формированию социального доверия к российским медицинским институтам. В целом возникшая социальная напряженность и структурная неопределенность существующих институтов ведут к кризису доверия в обществе.
Однако, не доверяя медицинским институтам, мы доверяем отдельным врачам. В межличностном взаимодействии, как полагает Т. Ямагиши, “решение о доверии или недоверии индивиду в сильной степени зависит от оценки его личностных черт – обладает ли он такими характеристиками, которые делали бы его поведение надежным, даже вопреки его/ее собственным интересам” (5, р. 44). Доверие подразумевает ориентированность на личность партнера, его намерения и мотивы; при этом конкретные обстоятельства взаимодействия являются дополнительным фактором, определяющим формирование доверия. Проблема же доверия, по А. Селигмену, возникает, когда в социальном взаимодействии возникает «возможность отклонения от ролей» (4, с. 21).
Межличностное доверие я предлагаю разделять на компетентностное – доверие к квалификации врача (хотя ряд социологов определяет это скорее как уверенность в компетентности) и психологическое – доверие к врачу как личности, субъективное ощущение степени его готовности помочь пациенту, возникновение между ними аттракции или симпатии. Если во взаимодействии врач-пациент присутствует вторая составляющая, то лечение обычно протекает более эффективно и пациент в большей степени готов преодолевать различные трудности в процессе лечения.
Кризис доверия к медицинским институтам можно проследить как в опросах российского населения, так и в нашей повседневной практике.
Согласно данным одного исследования, около 15% мужчин - частных российских предпринимателей и 18% женщин этого же круга хотели бы сменить своего участкового врача (2, с.126). Среди других групп населения доля не доверяющих своим участковым врачам ниже. В целом обслуживанием в поликлиниках удовлетворены от 45,8% до 58,5% населения.
В нашем опросе (2009) мы задавали студентам НовГУ вопросы о взаимодействии с местными медицинскими учреждениями. Один из студентов признался, что его проблема местными врачами так и не была диагностирована:
«У меня была такая проблема: то ли аллергия, то ли что – никто не знает абсолютно,- ну мной просто никто толком и не занялся. Т. е. как дыхалка работает где-то процентов на 70, так она и работает. Ну, так скажем, послали по кабинетам, я по ним честно прошелся и получил там все, что им нужно… мне сказали, что, в общем, намекнули, что они не знают, что это такое и что нет ни времени, ни желания с этим разбираться. В общем, разбирайся сам как хочешь» (М, 19 лет)
Другой студент рассказал о позднем диагнозе, который был поставлен его матери:
«…у мамы был инфаркт, ну, там, перенервничала очень сильно (с работой связано), и ей две недели не могли поставить диагноз. Т. е. она две недели в послеинфарктном состоянии пробегала сама по больницам, в автобусах поездила, и только через две недели нашелся там один старый мастер, такой врач хороший, который сказал ей, что у Вас реально инфаркт, Вам вообще ничего нельзя делать, срочно в больницу надо ложиться, ходить даже нельзя! А она две недели ходила по врачам: ей то одно там скажут, то че-то другое, какие-то таблетки выпишут, скажут, что мелочи какие-то» (М., 19 лет)
В моей собственной практике врачи вызывали недоверие не один раз. Например, к своему участковому врачу я никогда уже не пойду из-за его грубости, не соотносящейся у меня с образом врача. Не приятие модели поведения врача ведет и к компетентностному недоверию к нему как специалисту. Недавнее мое обращение к хирургу (замещавшему коллегу на время летнего отпуска) в одной из поликлиник вызвало у меня только негативные эмоции, оставив в депрессии по поводу невозможности, с точки зрения этого врача, лечения моего травмированного плеча. Наше взаимодействие было напрасной тратой его и моего времени. К тому же, мое эмоциональное состояние от посещения этого врача только ухудшилось и пропало желание в ближайшее время тратить свое время на посещение поликлиник.
Ради справедливости стоит заметить, что активно обсуждая свою проблему со знакомыми и не знакомыми, я, наконец, поняла, что нужно обратиться в новгородский реабилитационный центр, где мне действительно оказали квалифицированную помощь, за которую я заплатила пятую часть своей зарплаты. Главный хирург внимательно осмотрел мою руку и провел лечение, благодаря которому я забыла о своей боли, мучившей меня всю осень.
Доверие к репродуктивной медицине
Социологи Е. Здравомыслова и А. Темкина отмечают особую символическую ценность репродуктивного здоровья для гендерной идентичности, обостряющую проблему доверия во взаимодействии врач-пациент. «Женщины являются чрезвычайно чувствительными к вопросам сексуальности и репродукции, которые в культурном смысле связаны с выстраиванием и поддержанием гендерной идентичности. Женщины ожидают от гинекологов и акушеров не только профессиональной помощи, но и эмпатии , поддержки их гендерной роли» (2, с. 184).
Многие исследователи (М.Ривкин-Фиш, В.Самохвалов и др.) связывают создавшуюся ситуацию в гинекологии с властью , которую имеют врачи над женщинами в этой очень сензитивной сфере. И если вспомнить российскую историю, то государство через врачей-гинекологов активно вмешивалось в репродуктивную жизнь женщины и регламентировало ее поведение. Это касается в первую очередь существовавших в сталинское время запретов на аборты, извещения на работу по поводу некоторых ЗППП и т.д.. Ответственность за «правильное» поведение женщин возлагалась государством на врачей гинекологов, отсюда возникало и соответствующее контролирующее отношение к женщинам пациенткам.
В нашем исследовании (В.Новгород, 2001 г.) мы опрашивали женщин по поводу удовлетворенности гинекологическим обслуживанием в нашем городе и получили много негативных ответов, что, в общем-то, нас не удивило. Приведем лишь часть из них, показывающих отношение молодых девушек к репродуктивной медицине. Прежде всего, молодых девушек не устраивало морализаторство врачей, к которым они попадали:
«В государственные поликлиники заходить не хочется, кричат, обвиняют: «Где ты это подцепила?». Должны лечить, а не обсуждать». (17 лет, учащаяся)
Дефицит доверия к врачам и медицинским институтам действительно влияет на отказ некоторой части населения от медицинской помощи или ее откладывание на неопределенное время:
«Сама не сталкивалась, но есть негативное мнение. По рассказам мамы… Она часто запускает болезнь, только чтобы туда не ходить. Я поняла, что ей неприятно туда ходить. Я бы пошла или только с мамой или только к знакомому врачу. А в неизвестную консультацию, к неизвестному врачу… - нет... (17 лет, гимназистка)
«Сама не сталкивалась, но, судя по разговорам, то не желаю идти туда, но придется. (17 лет)
«Надо набраться смелости…(20 лет, студентка)
Настораживает в этих ответах молодых девушек уже сложившаяся негативная установка по поводу посещения женских консультаций, идущая от родителей и своих старших знакомых. Образовавшийся психологический барьер, к сожалению, не способствует укреплению репродуктивного здоровья женской части населения.
Ради справедливости следует заметить, что были среди ответов респондентов и позитивные отзывы о врачах-гинекологах, но в основном это были врачи, найденные по знакомству. Врачи-гинекологи, имеющие хорошую репутацию в нашем городе, известны многим женщинам и потому обычно к ним трудно попасть – приходится сидеть в больших очередях, причем, даже если ты идешь к нему платно. В своей уже длительной практике пациента я встретила всего лишь трех врачей гинекологов, которые вызывали мое полное доверие к ним и желание посещать их вновь.
Социальный статус и здоровье.
Вернемся к уровню социального неравенства и уровню жизни населения. У малообеспеченной части населения обычно меньше доступ к качественным продуктам питания, меньше возможностей для занятий спортом, меньше доступ к качественной медицине, например, к качественной стоматологии, меньше возможностей для разнообразного отдыха вне дома. Сравнительная статистика показывает, что обеспеченные и богатые имеют больше возможностей для отдыха на море, в санаториях, тогда как малообеспеченные в среднем чаще остаются во время отпуска дома или работают на даче (2, с.167):
Место отдыха Малообеспеченные % Среднеобеспеченные% Обеспеченные и богатые %
Дача 45,2 36,9 17,2
Дом 26,6 27,5 16,2
Существует сильная и устойчивая связь социальных факторов при формировании сердечно-сосудистых заболеваний, диабете, артрите, туберкулезе, хронических болезней органов дыхания, болезней органов пищеварения, неблагоприятного исхода родов, смертельных исходов (2, с. 113). Исследования показывают (E. Pamul, 1998), что существует связь между социально-экономическим статусом человека и раком легких. Раньше курение было более распространено среди людей с более высоким статусом и соответственно, рак легких был у них чаще. Но высокостатусные быстро отказались от курения, и сейчас рак легких встречается чаще среди курящих мужчин с низким социально-экономическим статусом.
Расходы в репродуктивной медицине
Очень показательно проявляется связь социально-экономической позиции и качества получаемой медицинской помощи в практике ведения родов. Женщины из семей с более высоким социальным статусом могут себе позволить оплатить отдельную палату (где может находиться муж или кто-либо из родных), оплатить дополнительное внимание врача, дополнительные анализы (для своего спокойствия), подготовку к родам, психологическую поддержку и т.д. Все это в совокупности положительно сказывается на здоровье женщины, особенно психологическом.
Исследователями социологами ведутся очень интересные наблюдения за расходованием средств на ведение беременности у городских женщин. О. Бредникова (научный сотрудник ЦНСИ, Санкт-Петербург) всю свою беременность вела тщательные подсчеты своих расходов на беременность (1, с.232). Расходы она делила на формализованные – формально требуемые женской консультацией, (часть анализов проводилась в коммерческих клиниках для удобства и экономии времени), скрытые (в виде уже институционализированной благодарности медсестрам и врачам в роддомах) и прямые – деньги в руки врачам и медсестрам. Итого у нее получилось 74050 рублей за все девять месяцев беременности, или по 8227 рублей в месяц, а по видам расходов:
• формализованные – 39450 рублей
• скрытые – 20300 рублей
• прямые – 14300 рублей
Прямые платежи были платой за установление доверительных отношений между врачом и пациенткой и, как полагает О. Бредникова, эти платежи стали «наиболее эффективным механизмом по формированию долгосрочной и персонализированной ответственности врача» (с. 231).
Согласитесь, что далеко не каждая российская женщина может себе позволить эти траты, особенно в таких бедных регионах, как наш, новгородский.
А если семья по каким-то причинам не может иметь детей, то сделать ЭКО - оплодотворение в пробирке, может себе позволить далеко не каждая семья, имеющая проблемы с репродуктивным здоровьем. Несколько лет назад в поезде я разговорилась с главным бухгалтером одного крупного российского завода. Его семья семь раз проходила через ЭКО, из них только две или три беременности жены закончились родами, что, в общем-то, совпадает с вероятностью зачатия и в обычной ситуации. В то время каждая такая попытка стоила семье около трех тысяч долларов. Нужно иметь ввиду, что названная сумма не учитывает расходы на подготовку к ЭКО – это, с одной стороны, плата за получение спермограммы мужа, и если она неудачная, то оплата длительного лечения простатита (минимум две тысячи рублей), а с другой стороны, оплата лечения жены, приведение ее репродуктивного здоровья в рамки нормативных для ЭКО показателей.
Последняя не дешевая репродуктивная практика обеспеченных российских семей – роды в Америке, с целью получения ребенком двойного гражданства - американского и российского, а также более качественного обслуживания во время родов. Как пишут на соответствующих сайтах эти родители, когда малыш вырастет – сам решит, в каком государстве ему лучше жить…. Обычно такие роды стоят семье около 10 тыс. долларов (8). Наряду с американским гражданством преимущество таких родов – более благоприятная обстановка в американских родильных домах – для женщины создают максимально комфортную обстановку – и психологически и физически, она может посидеть в кресле-качалке, поесть мороженого, в общем, окружающие стараются максимально угодить рожающей женщине.
В данной статье мы рассмотрели, каким образом уровень доверия к медицинским институтам и врачам, а также социальный статус личности могут влиять на наше с вами здоровье. Все это показывает, что проблему здоровья населения надо решать комплексно, учитывая и социальные факторы – например, повышая уровень жизни населения, создавая действенную социальную политику с одной стороны, а с другой стороны – повышая ценность и престижность работы российских врачей. Однако это только часть социальных проблем здоровья…
Использованная литература:
1. Бредникова О. Покупая компетенцию и внимание//Здоровье и доверие. Гендерный подход к репродуктивной медицине. Спб.: Европейский Университет, 2009. – с. 211- 233.
2. Здравомыслова Е., Темкина А. «Врачам я не доверяю, но… преодоление недоверия к репродуктивной медицине»// Здоровье и доверие. Гендерный подход к репродуктивной медицине. Спб.: Европейский Университет, 2009. – с.179 - 210.
3. Максимова Т.М. Социальный градиент в формировании здоровья населения М.: ПЕР СЭ, 2005 г. - 239 с.
4. А. Селигмен. Проблема доверия. М.: Идея-Пресс, 2002.
5. Yamagishi T. Trust and Social Intelligence: the Evolutionary Game of Mind and Society. Tokyo: Tokyo University Press, 1998.
6. Yamagishi T. Trust. Encyclopedia of Social Theory. 2004. SAGE Publications. 13 Sep. 2009. http://sage-ereference.com/socialtheory/Article_n315.html
7. Лисицын Ю.П. Концепция факторов риска и образа жизни // Здравоохранение Российской Федерации. - 1998. №3. – С. 49–52.
8. (http://www.9months.ru/press/3_02/24/)
|