http://n-europe.eu/article/2013/02/06/materinstvo_v_sovremennom_obshchestve_normirovanie_vmesto_raznoobraziya
06-02-2013 | Татьяна Щурко
Материнство в современных постсоветских обществах натурализировано и не мыслится как продукт культуры. Это значит, что оно представляется как естественный процесс, результат действия гормонов, материнского инстинкта и способности к репродукции.
26 и 27 января 2013 года в Минске прошли лекция и воркшоп Надежды Нартовой (Санкт-Петербург) под названием «Материнство: конвенции, концепции, практики» [1].
Надежда Нартова
Исследовательница обосновывала, что материнство в современной культуре – сложный и многоуровневый феномен. Это и практика повседневности, уникальный индивидуальный опыт, и жесткий нормирующий институт, регламентирующий практику, стратегии говорения и презентации данной практики.
Материнство как «естественное/природное предназначение»
Материнство в современных постсоветских обществах натурализировано и не мыслится как продукт культуры. Это значит, что оно репрезентировано как естественный процесс, результат действия гормонов, материнского инстинкта и способности к репродукции.
Отсутствие способности реализовать эту функцию (в случае бесплодия) подрывает уверенность женщины в себе и порождает сомнения в своей «женственности». Женщины с репродуктивными проблемами ощущают себя несостоявшимися и как матери, и как женщины. Это подтверждают и исследования М. Ирланд, основанные на интервью со 100 женщинами с различным уровнем образования, опытом беременностей и причинами отсутствия детей [2]. Однако если говорить о биологических процессах, то уместнее оперировать понятием «репродукция», в то время как материнство является тем, что позволяет наделять смыслом репродуктивную способность.
Другими словами, материнство – это то, что определяет, что значит быть матерью в этой конкретной культуре и обществе; что такое «хорошая мать» и «правильное материнство»; что значит «воспитание ребенка» и др. Все это имеет слабое отношение к «природности» и «естественности».
Однако, в нашей культуре часты именно апелляции к материнству как «естественному предназначению» каждой «настоящей женщины».
Так, например, в программе курса для 6–11-х классов «Подросток: подготовка к взрослой жизни» указывается, что «дети нуждаются в постоянном уходе и заботе. Эта функция предназначена для женщины. Потому что она в большей мере наделена качествами, которые необходимы для этой роли. Нежность, мягкость, терпеливость, жертвенность – основные качества матери, она ближе всех к детям ... Основная задача мужа – обеспечивать защиту семьи. Именно он предназначен находиться в непосредственном контакте с агрессивным внешним миром. Поэтому мужчина больше наделён такими качествами как сила, целеустремленность, твёрдость характера, смелость» [3].
Такие формулировки и ведут к пониманию материнства как некой предзаданной сущности, которая полностью предопределяет развитие женщины, влияет на совокупность ее черт характера. Роль социума в данном случае сведена к минимуму и заключается в создании условий для «естественного развития личности женщины», а также контроля «нормальности» этого развития.
Материнство как «счастье» и «радость»
Рассуждения о материнстве часто сопровождаются апеллированием к эмоциям, которые должна испытывать «настоящая мать». В обществе конструируется установка, в соответствии с которой материнство и рождение детей – это то, что, безусловно, должно вызывать позитивную реакцию. Рождение детей представлено как непреложная ценность, которая увязывается с такими категориями, как «счастье», «радость» и т.п.
«Примета весны – мамы с колясками в городских дворах и скверах. Из зимних квартир они "вывозят в свет" своих младенцев.
И малыши улыбаются, радуясь первому в своей жизни майскому солнышку. И мамы улыбаются, радуясь весне своего материнства. И мы все радуемся: жизнь – продолжается!» [4].
«Произошло маленькое чудо, и под сердцем с каждым днем растет и изменяется частичка тебя самой – твой будущий малыш. Тебе предстоит нелегкий путь. Но поверь, что самое прекрасное время в жизни женщины – ожидание ребенка» [5].
Соответственно, женщинам предписывается концентрироваться на позитивных эмоциях и опыте, нивелируя другие эмоциональные проявления.
Современные концепции материнства не оставляют пространства для выражения разнообразного спектра чувств и эмоций – страха, гнева, грусти, ненависти, злости и др.
С трудом можно представить себе женщину, которая может спокойно сказать в публичном пространстве, что ненавидит своего ребенка или что уход за ним часто ее злит. В таком случае сразу будет подвергнута сомнению ее компетентность как матери, т.е. ее способность ухаживать за ребенком, а также ее «нормальность».
Институции и регламентации
Материнство включено в пространство разнообразных институций, определено строгими правилами. Так, при беременности и даже еще до нее женщина должна регулярно посещать врача, сдавать анализы и проходить осмотры. В случае беременности количество разнообразных процедур становится достаточно большим. После родов женщина попадает под контроль детской поликлиники, потом детского сада, школы и других сервисов сферы социального обслуживания. Все они призваны не просто помочь женщине в уходе за ребенком, но проконтролировать «правильно» ли этот уход осуществляется, а также ознакомить мать с теми нормами и предписаниями, которым она должна следовать.
Так, американская писательница и философ Адриен Рич, анализируя свой личный опыт, подчеркивает, что материнство есть институция: «Когда я стараюсь вернуться в тело молодой женщины 26 лет, беременной первый раз, я осознаю, что я была совершенно отчуждена от моего реального тела и духа институтом – не фактом – материнства. Этот институт разрешал мне только определенное видение себя, воплощенное в специальных буклетах, в романах, которые я читала, в суждениях моей свекрови, в памяти моей собственной матери, Сикстинской мадонне или микеланджелевской Пиете» [6].
В Беларуси активно продвигается направление подготовки к беременности, что значит, что перед зачатием женщине желательно пройти обследование, сдать анализы, пропить разнообразные средства. Дальше, государство стимулирует (в виде дополнительного пособия) становиться на учет в женскую консультацию на сроках до 12 недель. Параллельно, помимо медицинских институций и процедур, женщина должна подготовиться к рождению ребенка, начиная от покупки «необходимых» вещей и заканчивая специальными курсами или книгами по подготовке к уходу за ребенком.
Существующие нормы унифицируют женский опыт, превращая беременность, роды, уход за ребенком в некую стандартную практику, которую каждая женщина должна пройти одинаковым образом.
Материнство конструируется как часть универсального женского опыта, в рамках которого какие-либо индивидуальные стремления исключены. При этом женщина в данном процессе является не субъектом своих действий, а скорее объектом предписаний, которые направляются ей со стороны разнообразных институций, экспертного знания.
Материнство в пространстве и времени
Агитационный плакат «Долой кухонное рабство!» (Г.М. Шегаль, 1931)
В современной культуре материнство – это рутинизированная практика. Это значит, что женщина выполняет огромный объем разнообразных обязанностей, связанных с уходом за ребенком. Эти практики редко подвергаются анализу и рефлексии. Они репрезентированы как «естественная» данность и повседневность. Это связано и с тем, что каждодневный процесс заботы о доме, семье, ребенке не воспринимается как труд.
По данным эмпирического исследования бюджета времени молодой семьи в России домашний труд и уход за детьми в выходной день женщины в среднем затрачивают 10–11 часов, в то время как мужчины – только 4–6 часов. Также на постсоветском пространстве материнство является достаточно длительным процессом, пролонгированным во времени. Уход за ребенком не останавливается в момент обретения им/ей совершеннолетия, но длится уже практически на протяжении всей жизни матери. Социально-экономическая ситуация создает такие условия, при которых дети проживают в родительском доме длительный период жизни. Весь этот период мать продолжает выполнять обязанности по уходу за семьей – приготовление пищи и уборка, оказание материальной поддержки.
«Нормальное» материнство
Материнство существует не как некая абстрактная категория, но как четкая концепция «правильного/хорошего материнства». Так, например, социально желательным является материнство в гетеросексуальной паре, брачном союзе, с рождением здоровых детей.
В 2008 году президент страны Александр Лукашенко заявил: «В наше время иметь здоровую, полноценную семью с несколькими детьми должно быть престижно и выгодно. Охрана здоровья матери и ребенка, укрепление семейных ценностей всегда являлись гуманитарным императивом государственно политики нашей страны» [7].
«Правильное» материнство исключает и маргинализирует разнообразие женского опыта, приписывая его «плохим» матерям.
Например, одиноким матерям: «С одной стороны, такая женщина на порядок сокращает свои шансы устроить собственную судьбу, с другой – годами живет на грани стресса. У нее нет тыла, нет свободного времени и нет права заболеть. Между тем, как доказано медиками, и неустроенность, и постоянное беспокойство одинокой матери, и ее разочарованность напрямую отражаются на ребенке. В результате он нередко вырастает нервным и не приспособленным к жизни» [8].
Другой пример «плохой» матери – это несовершеннолетняя мать: «Положение юных мам – просто драматическое. Рождение детей до наступления биологической и социальной зрелости – большой риск для здоровья и самой юной женщины, и для ее ребенка. Самостоятельно не только воспитывать, но даже ухаживать за ребенком девочки-мамы не могут» [9].
Как и мать в старшем возрасте: «… в любом случае беременность планировать нужно до 35 лет. Если по каким-то причинам не получилось «вовремя», тогда чем раньше, тем лучше. Поскольку к 49 годам вероятность зачать, выносить и родить здорового ребенка не превышает и 1 процента» [10].
***
Современные исследования материнства обращаются к тому, каким образом практика и личный опыт превращаются в институт и идеологию, а также обуславливают и оказывают влияние на повседневность и возможности самореализации женщины. Репродуктивная способность, переосмысленная в терминах материнства, жестким образом структурирует опыт, внося в него всегда определенные морально-оценочные категории и предписания, не только наносящие вред конкретным женщинам, но и поддерживающие патриархатные структуры современных обществ.
Примечания:
[1] Надежда Нартова – научный сотрудник Центра молодежных исследований НИУ ВШЭ-Санкт-Петербург, научный сотрудник Центра независимых социологических исследований, старший преподаватель факультета свободных искусств и наук СПбГУ. Сфера научных интересов: феминистская теория, гендерные исследования, социология тела, исследования материнства/родительства и репродукции, квир-исследования.
[2] Ireland M.S. Reconceiving women: separating motherhood from female identity. New York: The Guilford Press, 1993.
[3] Подросток: подготовка к взрослой жизни: Программа курса для учащихся 6-11 классов. Мн.: БГАТУ, 2004. С. 51
[4] Кусливая Л. Добрая примета // Советская Белоруссия, № 121–122, 05.05.2001. С. 13.
[5] Пересада О.А. Подготовка к беременности // Советская Белоруссия, № 37, 27.02.2009. С. 23–24.
[6] Rich A. Of woman born. Motherhood as experience and institution. NewYork, London, 1995. P. 39.
[7] Лукашенко А. «Здоровье государства – это благополучие человека, согласие в обществе, целеустремленность нации». Послание президента А.Г. Лукашенко белорусскому народу и Национальному собранию // Советская Белоруссия, 30 апреля 2008. С. 3.
[8] Тамерланова Л. Рожу по собственному желанию // Советская Белоруссия, 4 августа 2001. С. 5.
[9] Кусливая Л. Дети детей // Советская Белоруссия, № 100, 03.06.2009. С. 3.
[10] Мохор В. Любовь с обязательствами // Советская Белоруссия, 3 ноября 2010. С. 10.
_______________________________________________
Елена Луковицкая
о материнстве как социальном конструкте ( к 8-му марта) |
2 октября - день ненасилия
http://www.un.org/ru/events/nonviolenceday/ |
конкурс для студенток в области компьютерных технологий, информатики, математики или тесно связанных с ними научных направлений
Компания Google и Технологический Институт имени Аниты Борг проводят конкурс на получение в 2012-2013 академическом году грантов (стипендий) имени Аниты Борг . К участию в конкурсе приглашаются студентки, обучающиеся в университетах по программам в области компьютерных технологий, информатики, математики или тесно связанных с ними научных направлений, предусматривающих получение степеней бакалавра (3-й курс и выше), магистра, кандидата наук (или эквивалентных им).
Среди всех участниц конкурса будет отобрана группа финалисток. Среди финалистов будут выбраны стипендиаты - победители конкурса.
Победители конкурса получат стипендии в размере 7000 евро (или эквивалент в другой валюте).
В июне 2012 года стипендиаты и финалисты будут приглашены на рабочую встречу в европейский офис компании Googlе для делового общения и обмена опытом.
Заявки принимаются до 01 февраля 2012 года.
|
Спрос на образовательные услуги и экономические стратегии: почему дипломы перестают быть "рыночными сигналами", и что с этим делать?»На мой взгляд в выступлении социолога Михаила Соколова затрагиваются очень актульные вопросы университетского образования, в том числе и проблемы финансирования. http://contextclub.org/events/y2010/m12/n47 текст выступления Михаил Соколов: Наверное, я начну с вопроса, с ответа на который, явного или неявного, начинается большая часть литературы по социологии и экономике высшего образования: зачем люди вообще его получают? Презентация Дальше по строкам находятся те сферы, к которым эти ресурсы принадлежат. Первые три строки, которые я обозначил «А» и «В» – академические и профессиональные сферы. Между ними есть очень важное в некотором отношении различие, но сегодня говорить о нем нам почти не придется. Это различие между профессиональным капиталом (тем, который приобретают студенты в учебном заведении, а потом идут работать как профессионалы за пределы академической сферы) и специфически академическим, который оставляет их в академической сфере. Вторые собираются однажды поменяться местами с своими нынешними профессорами. А первые никогда не собираются этого делать. Есть студенты-юристы, которые хотят стать адвокатами, прокурорами, судьями и работать за пределами университета, и студенты-юристы, которые хотят заниматься теорией права, историей права и остаться в университете. Это две совершенно разные студенческие субкультуры, с некоторой точки зрения эти различия очень важные. Но нам не будет это важно, потому как и те, и другие заинтересованы в довольно похожих ресурсах, и те, и другие хотят выучить юриспруденцию в определенных пределах. Третья строка – это те же самые разновидности ресурсов, но применимые совсем в другом контексте, в контексте более широкого классового воспроизводства общества. Теории, которые здесь появляются, в основном не экономические. Я забыл сказать, что в то время, как в левом верхнем находится теория человеческого капитала, на которую ссылался профессор Капелюшников, дальше сетевую разность образования подчеркивают те версии институциональной экономики, которые теснее всего связаны с изучением социальных сетей и с сетями как механизмом, снижающим транзакционные издержки, в то время как рыночные сигналы – это термин из информационной экономики версии Спенса и Стиглица, это третья, совершенно самостоятельная область. Информационная экономика возникает в связи с неспособностью теории человеческого капитала ответить на простой вопрос, почему спрос на высшее образование растет по мере того, как количество людей, работающих по полученной специальности снижается. В зависимости от того, как определим полученную специальность, цифра будет составлять 20-30% или 40%, но все равно большинство людей не работают по той специальности, которая записана в дипломе. За что они тогда платят? Теория рыночных сигналов версии Спенса на это отвечает: они платят за сертификат, причем не столько за сертификат, который подчеркивает, что у них есть какие-то знания, а то, что у них есть более общие навыки, позволяющие им справляться с большими сложностями, которые всегда создает высшее образование более высокого уровня. Цитата из интервью, которая похожа на цитату из разговора, который большинство из нас, наверное, слышали: «Я всегда возьму парня с матмеха на любую работу, потому что, если человек закончил матмех, значит, у него голова на месте, он умеет со стрессом справляться и жульничать умеет понемногу», – что-нибудь такое, то есть человек умеет справляться ос сложностями. При этом важно не то, что он умеет решать дифференциальные уравнения, бог с ними, с дифференциальными уравнениями. Важно, что с такими типичными сложностями, которые в жизни возникают, он тоже умеет справляться. Это теория рыночного сигнала, которая предполагает, что речь идет о навыках, но навыки при этом определяются более широко. По своему происхождению это все экономические теории, потому что они отливаются в изящные формулы и в кривые спроса и предложения, которые так любят экономисты. Третий, более нижний слой, более нижняя строка – это социологические теории, которые говорят о том, что образование транслирует совсем другого вида ресурсы, которые годятся людям не для того, чтобы искать работу, а для того, чтобы сохранить в обществе то же положение, которое было у их родителей, а, возможно, это положение улучшить. В высших учебных заведениях, говорит нам Веблен, Вебер или Бурдье, происходит следующее. Дети из лучших семейств, в которых есть деньги на то, чтобы заплатить за высшее образование, есть возможность вырвать детей из производства на несколько лет. Дети в это время не работают, не обеспечивают себя, не обеспечивают свою семью, за них обычно нужно платить в это время, то есть самые бедные и необеспеченные не могут себе этого позволить. И когда это случается, когда дети оказываются в университете, совершенно не важно, что они там учат, потому что система уже начала работу. Важно то, что, во-первых, только богатые могут себе это позволить, во-вторых, когда дети в самый яркий период своей жизни взаимодействуют только с детьми из хороших семей, у них, скорее всего, друзья будут из этих семей, супруги будут из этих семей. Статусная группа, элита, а затем какие-то более благополучные сегменты общества обосабливаются от нижестоящих тем, что посылают детей в университет, где они знакомятся с такими же детьми, создают супружеские пары, на всю жизнь выносят дружбу из этого университета. И в эту систему детям из более простых семей никогда не пробиться. То, что в этом университете, якобы, что-то преподается, совершенно не важно. Конечно, желательно, чтобы образование предавало некоторый светский лоск, но такой университет может существовать вполне без всякого образования. И это тоже культурный капитал, но это минимальные светские познания, немножко латыни, которую нужно знать настоящему джентльмену, капельку истории – что-то такое, не очень важное. Очень важны связи и очень важны символы классового статуса, которые выпускник Кембриджа проносит через всю оставшуюся жизнь. В Великобритании правят выпускники Оксбриджа – факт, который многочисленные социальные революции не очень сильно изменили. Десятая ячейка, которая не вписывается в эту таблицу, но для еще одной группы теорий именно она самая важная, – это возрастной мораторий. Люди, которые взрослеют в современных сложных обществах, которым нужно выполнять самые сложные роли, требующие необычные когнитивные навыки, требующие уметь смотреть на вещи объективно, требующие справляться с очень комплексным окружением, не вырастают до этого быстро, говорят нам Парсонс или Эриксон. Если их просто вбросить выполнять эти роли сразу после выхода из школы, они потеряются, сломаются, не смогут это делать. Нужно создать специальный возрастной мораторий, который морально и эмоционально подготовит их к вовлечению во взрослую культуру. Это как раз университет. Университет – это когда люди могут искать себя, могут находить нишу, которая им наиболее приятна, могут по мелочи узнавать о самых разных вещах, главное – они взрослеют. Современно общество не имеет достаточно взрослых индивидов в 17 лет, взрослые индивиды появляются далеко за 20, поэтому им нужен университет. С этой точки зрения тоже не очень важно, что там преподают, не очень важно, какие связи там транслируются, а важно то, что это такая возможность легитимно существовать, не испытывая давления со стороны окружения, и за эти годы определиться со своей дальнейшей жизнью, со своей дальнейшей судьбой. Все эти мотивы или все эти причины, для того чтобы получать высшее образование, вполне правдоподобны, и мы легко можем придумать людей или придумать целые университеты, которые работают на удовлетворение определенной потребности из этой группы. Причем некоторые университеты за свою богатую историю успели сменить несколько амплуа. Типу студентов соответствует направленность или тип всего университета, потому что структуру, которая бы удовлетворяла все эти потребности, сложно придумать. Структура, которая лучше всего справляется с тем, чтобы транслировать человеческий капитал, это структура с очень жесткой образовательной программой, которая не оставляет много пространства для выбора, для проявления индивидуальности. Нужно вогнать какой-то объем знаний за ограниченное время. Это совсем не то, что нужно для того, чтобы обеспечить поддержание социальной среды у детей из высшего класса. Детей из высшего класса лучше не очень сильно нагружать, а то им не будет времени общаться друг с другом – а это именно то, за чем они на самом деле пришли, – и никакой специфический человеческий капитал им не понадобится, то есть их не надо учить юриспруденции, экономике или чего-нибудь еще. Когда им нужны будут специалисты в этих областях, они наймут каких-нибудь ботаников. Им важно дружить с такими же, как они. Пример совершенно не элитарного университета и совершенно не элитарного индивида – вспомните колоритное признание Владимира Владимировича Путина о том, что он пил много пива в университете и иногда по этой причине пропускал лекции. На первый взгляд это значит, что он был плохим студентом и не получил того, что было надо от своего высшего образования. Но если вдуматься, став президентом, ему не очень важно помнить содержание этих лекций, во-первых, потому, что программы по праву изменились вместе с самим законодательством, а во-вторых, потому что проблемы нанять квалифицированного эксперта у него нет. Проблема у людей, которые делают такую карьеру, с тем, чтобы иметь надежных друзей, на которых можно полагаться. Эти друзья заводятся в студенческой юности. И пить пиво, точки зрения политической карьеры, гораздо полезнее, чем (если среди нас нет студентов – нет студентов?) ходить на лекции. Университет, который позволяет студентам пить пиво с кем надо и не ходить на лекции – совсем не тот университет, который подготовит из них хороших профессионалов, но вполне может быть тот, который готовит хороших лидеров. Каждому типу мотивов или каждому типу стремлений соответствует своя организационная структура. История некоторых университетов представляет собой миграцию из одного типа в другой. Например, Кембридж, по сути, начинает как монастырская структура, с колледжами, повторяющими по своей организации маленькие монастыри, куда отправляются молодые монахи, для того чтобы подготовиться к дальнейшему служению. Некоторые из них потом станут государственными администраторами, потому что администраторы вербуются, разумеется, из клириков как единственно грамотных людей. Но большинство из них занимаются очень специфической религиозной деятельностью. Это Кембридж или Оксфорд в XIII веке. Монастыри распущены в XVI веке. Подготовка священнослужителей, по сути, оказалась за пределами Оксфорда и Кембриджа. Теперь туда отправляют молодых шалопаев. Монахи находятся где-нибудь здесь [слайд] – это типичное накопление человеческого капитала. Теперь, в XVI-XVIII веке, во времена Шекспира мы перемещаемся сюда – в Кембридже и Оксфорде уже ничему не учат. Никакого образования там, по сути дела, не осталось. Там иногда случайно оказываются великие ученые, но если они делают какую-то науку, то делает ее через Королевского общество, а вовсе не в Кембридже и не благодаря Кембриджу, и не благодаря Оксфорду. Главное, для чего функционирует Кембридж и Оксфорд – собрать лучших отпрысков вместе, дать им благополучно перебеситься в этих стенах четыре года, чтобы они вышли повзрослевшими, обзавелись правильными связями и дальше приступили к своей аристократической судьбе, и всю оставшуюся жизнь, разумеется, были бы выпускниками Кембриджа и Оксфорда, а не кем-то, кто зашел с улицы. Так продолжается до XVIII века. В XVIII веке, потом особенно в XIX постепенно происходит трансформация в сторону исследовательского университета, который – опять совершенно новая штука. Исследовательский университет современного образца – это университет, который по большей части не готовит людей очень жестко к какой-то одной деятельности, допуская свободу маневра большую, чем это было в случае с накоплением человеческого капитала, но при этом, во-первых, заботящийся о содержании программ, из которых можно выбирать, а во-вторых, в целом оставляющий меньше шансов для социализации среди себе подобных, вместо этого требующий гораздо больше работы. Дети элиты по-прежнему там, но случилось какое-то большое изменение, связанное с тем, что теперь университет декларирует, что он более не является университетом, который кого-нибудь отвергнет. Современный лозунг Оксфорда: мы никого не отвергнем из-за отсутствия денег. Блестящий выпускник школы всегда найдет стипендии. Гарвард скажет то же самое. Почему это так? Не потому что они – не экономические предприятия. Они остаются экономическими предприятиями. Дальше мы увидим, почему они могут пренебрегать платой за образование. Но теперь даже для тех, кто поступает как дети аристократов, лэйбл людей, которые учились в месте, отбирающем только самых блестящих и способных индивидов теперь важен. Теперь, для того чтобы сохранить положение в высшем классе, недостаточно быть только выходцем из того же класса. Вам нужно пройти какую-то процедуру, которая сертифицирует то, что вы еще и являетесь блестящим индивидом. Как скажут марксисты, для поддержания этой ширмы теперь возводятся все эти лаборатории, исследовательские центры. И действительно, некоторое количество детей из хороших семей выпадает, потому что не справляется с программой, а «с улицы» проходят, и свежая кровь вливается в господствующие классы. Но они за счет этого сохраняют свое господство. Вот история, которую проделал университет. Пока я описывал только очень благополучную картину, в которой университет не сталкивается с одной специфической проблема. Пока мы рассматривали связь между этими ячейками [слайд] как совершенно не проблематичные. Мы считали, что до тех пор, пока университет транслирует какие-то навыки, какие-то знания, какие-то связи, диплом сообщает о наличии всех этих ресурсов, диплом позволяет точно определить, какими связями и навыками индивид обладает. Но ясно, что это не совсем так, что в некоторых ситуациях появляется возможность для того, чтобы почему-то диплом перестал функционировать как надежный символ, как надежный сигнал обладания ресурсами. Он сохраняется как бумага, но однозначность его коннотаций в смысле атрибутов индивида, которому принадлежит диплом, уже теряется. Теперь мы видим человека с дипломом, но не знаем о нем многого. Диплом перестает быть сигналом, на основании которого мы что-то можем сказать об атрибутах. Самая общая теория в социологии, которая целиком сосредоточена на этих проблема, обязана своим возникновением социологу канадско-американского происхождения по имени Эрвинг Гоффман, который построил весьма изящную концепцию взаимодействия, исходя из того простейшего наблюдения, что символы социального статуса, то есть сигналы, которые мы распознаем, не являются очень хорошими тестами или не всегда являются тестами того или иного статуса. Взаимодействуя с другими людьми, мы всегда вынуждены полагаться на ту информацию, которая о них есть. Эта информация считывается по тем символам и сигналам, которые они подают. Эти символы и сигналы могут вводить в заблуждение. Они не обязательно свидетельствуют о точном положении дел, они могут быть искажены сознательно или несознательно. Тогда мы делаем ошибочные умозаключения и ведем себя с другими людьми не так, как мы бы вели себя, если бы знали буквально все. В случае с дипломом – диплом предполагает наличие каких-то атрибутов – того, о чем мы говорили раньше: знаний, может быть, мы догадываемся о связях, может быть, мы догадываемся о классовом происхождении по диплому. Диплом Кембриджа имеет значение в каждом из этих смыслов. Но диплом может начать терять однозначность умозаключений, которые могут быть сделаны на его основе. Связка между сигналом и атрибутами, от которых сигнал исходит, разрывается. Университет, если мы посмотрим на него теперь, превращается в организацию, которая выполняет две разные функции. Во-первых, она транслирует какие-то знания. Во-вторых, она сертифицирует их наличия. Во втором смысле университет функционирует как курирующая группа (термин из Гоффмана), которая присваивает символ, и которая гарантирует валидность этого символа – то, что он соответствует атрибутам обладателя символа, которому он присвоен. Это два разных вида работы, которые требуют разных затрат. Организация может проделать одну половину этой работы, не проделав вторую. То, что происходит в результате, – это как раз инфляция или девальвация символов, в результате которых символ начинает значить несколько меньше, чем он значил раньше. Теперь, видя диплом, мы уже не можем сказать о его носителе что-то такое, что могли сказать раньше. Раньше мы были уверены, что обладатель диплома физфака СПбГУ помнит закон Ома. А сегодня мы можем встретить выпускника физфака СПбГУ, который не помнит закона Ома. Связанные с дипломом предположения о том, что есть элементарные знания физики, оказывается вдруг неверным. Почему происходит подобная девальвация? Есть несколько возможных причин, которые разные для разных типов университетов и разных типов университетских структур. На основании каких-то простых обобщений мы видим, что университеты, которые в основном ориентированы на академическую и профессиональную квалификацию, на поддержание профессиональных групп и научных дисциплин, гораздо более подвержены инфляции своих дипломов, чем университеты, которые выполняют сугубо классовые функции. Классовый университет практически не взламываемый. Для университета, который главное, что делает, собирает вместе детей элиты, девальвация является очень малым риском. Для университета, который транслирует академические и профессиональные знания, этот риск довольно велик. Чтобы понять, как и в какой ситуации возникает девальвация, нужно посмотреть на разные группы, которые участвуют в самом процессе присвоения, передачи знаний и символов. Во-первых, это университет, который функционирует и как курирующая группа, отвечающая за передачу диплома, и как ретранслятор, который реально чему-то учит, реально создает какие-то условия для взаимодействия между студентами и преподавателями. Во-вторых, это реципиент или реципиенты, в данном случае – студенты. В-третьих, это плательщик, который может совпадать с реципиентом – это в случае, если кто-то платит за себя. Но есть также домохозяйства, плату может вносить корпорация, и практически во всех современных странах некоторую долю расходов берет на себя государство, но эта доля разная. Есть внешние курирующие группы, которые могут выступать как оценщики по заказу одной из этих сторон, и которые могут представлять независимую экспертизу услуг, которые предоставляет университет, а могут этого не делать. В разных системах они играют разные роли. И наконец, есть пользователь, в роли которого выступает любой, кто на основании диплома пытается сделать выводы об обладателе этого диплома. В этой системе есть много возможностей для того, что экономисты называют оппортунистическим поведением. Самая очевидная заинтересованная в нем группа – это университет, потому что преподавать плохо гораздо проще, чем преподавать хорошо. Затраты преподавательского корпуса существенно снижаются, если мы не ставим перед собой цели кого бы то ни было чему бы то ни было научить. Тогда можно снизить нагрузки, снизить общение с каждым студентом, давать простые контрольные работы, которые гарантировано все напишут и никто не придет на пересдачу, никогда никого не заваливать, не обновлять материалы своих курсов, а пустить все так на самотек, чтобы оно как-нибудь шло: оценки были получены, ведомости сданы, студенты сдали зачеты и экзамены и перешли на следующие курсы, и все были абсолютно довольны. У каждого преподавателя есть большой соблазн сыграть таким образом. У каждого университета на следующем уровне есть тоже большой соблазн пустить все на самотек, потому что, если ему важно нанять преподавателей, которые будут чему-то учить, то сразу возникает вопрос о том, сколько эти преподаватели будут стоить. Преподаватели, которые учат плохо и оказались в университете, потому что единственная альтернатива университету для них – это, скажем, торговать в круглосуточном магазине, не попросят столько денег, сколько попросит капризный нобелевский лауреат. С капризным нобелевским лауреатом надо возиться, потому что, во-первых, он попросит денег, во-вторых, он попросит скостить себе рабочие часы, в-третьих, он потребует лабораторию, в-четвертых, у него случаются страшные закидоны. Из интервью, которое некоторое время назад бралось в Оксфорде у бывшего проректора одного хорошего британского университета. Они наняли нобелевского лауреата по физике, а он завалил сразу целый курс – за последний тест он всем поставил неудовлетворительные оценки. К нему приходят и говорят: «Ну почему? Правильно же задача решена». – «Задача – отвечает он – решена правильно, но не гениально. Ни одного проблеска мысли. Вот мы в их годы писали статьи, за которые потом давали нобелевские премии, а эти по учебнику решают. Я не поставлю им ничего больше – это моя принципиальная позиция. Если вы на меня надавите, я уеду в Америку». Такие нормальные проблемы с настоящими звездами. Это человек, который, безусловно, может транслировать высокие профессиональные компетенции, у которого есть нужные связи, но с точки зрения минимизации затрат администрации университета на то, чтобы пропустить сквозь себя поток студентов – одна большая головная боль. Поэтому университет может легко сделать следующее. Он может начать предоставлять услуги значительно менее ценные, чем те, которые предполагаются этим получателем образовательных услуг. Диплом тот же самый, а содержание уже не то. Все немножко экономят на своих затратах. В простейшей и самой благополучной ситуации стимулы для университетов вести себя так преодолеваются очень легко. Они преодолеваются мониторингом самими получателями образования. Если университет имеет дело со студентами, которые явились сюда за человеческим или культурным капиталом, то сэкономить на них очень сложно, потому что они постоянно сравнивают образование, которое им дается, во-первых, с образованием, которое требуется на рынке труда, на который они направляются, а во-вторых, которое дают университеты-конкуренты. Если им начнет казаться, что происходит что-то не то – их учат не по самым последним учебникам, на лабораториях сэкономили, материала не додали – они могут бросить и поступить в другой университет, который их с удовольствием примет. Действительно, ведущие исследовательские университеты на уровне аспирантуры постоянно находятся под контролем своих студентов – тех, кому посчастливилось преподавать в таких учебных заведениях знают, как этот контроль осуществляется. Зарисовки из собственного опыта: приходят аспиранты из Европейского, которые говорят: «Скажите, у вас программа по социологической теории, а Латура-то в ней нет. А как это мы без Латура? А в Шанинке, между прочим, Латура всем преподают». И такой контроль, в смысле сравнение с программой конкурентов осуществляется буквально на месте, буквально студентами и до сведения преподавателя то, что он попытался схалявить, доводится очень быстро. Тут маневра немного. Но этот контроль осуществляется со стороны студентов при выполнении нескольких условий. Во-первых, нужно, чтобы эти студенты хотели получить человеческий капитал. Во-вторых, нужно, чтобы они могли осуществлять мониторинг. В-третьих, нужно, чтобы у них была альтернатива. Если эти условия соблюдены, тогда, конечно, проблемы девальвации как таковой не возникает. В каких-то секторах университетской системы она не существовала никогда. В других случаях она возникает. Еще одно обстоятельство, которое очень располагает к девальвации диплома, – это наличие селективных выгод, возникающих тогда, когда плательщик – это не реципиент и с реципиентом они никак не связаны. Если студент сам платит за свое образование, картина сильно отличается от той, которая появляется тогда, когда за его образование платит государство. Кроме того, государство платит стипендии, общежития и покрывает какие-то другие расходы за то, что студенты это образование получают. Во втором случае стимулов к тому, чтобы благополучно обзаводиться дипломом, не обзаводясь никакими прилагающимися к нему знаниями, гораздо больше. Тогда возникает условие для сговора между университетом и реципиентом. Теперь не просто преподаватель пускает все по пути минимального сопротивления. Он делает это вместе в молчаливом сговоре со студентом. Теперь студент не выполняет задания, а преподаватель их не проверяет. Студент ничего не читает. Преподаватель тоже ничего не читает, и они остаются абсолютно довольны друг другом. Тут не возникает никаких поводов для разногласий между этими двумя группами. Они соревнуются в том, как все это легче пропустить. В идеале они вообще договариваются о том, что отменяют часть лекций и договариваются о самообразовании. Один раз в месяц студенты приходят, преподаватель рассказывает им пару баек из своей жизни, студенты весело смеются, они расходятся страшно довольные друг другом, потом встречаются на зачете, преподаватель ставит им зачет, студенты идут дальше учиться, преподаватель – дальше в другой вуз преподавать по той же самой схеме. Минимальные издержки для всех сторон. Частично эта ситуация преодолевается мониторингом со стороны внешних курирующих групп или внешних организаций. И сегодня мы видим, как Российское государство отчаянно борется за то, чтобы создать структуры (самая активная ныне называется Рособрнадзором), порывающихся осуществить внешний контроль, предполагая, что, если предоставить вузы самим себе, они быстро придут не к тому состоянию, что нужно что-то сделать. Во-первых, нужно контролировать вступительные требования, а во-вторых, нужно контролировать процесс. Если преподавателю потребуется написать программу своего курса, запечатлев ее в чем-то, что называется учебно-методический комплекс, который можно проверить, то шансов, что преподаватель эту программу курсов, действительно, подготовит, а потом озвучит, все-таки больше. Человек уже все-таки что-то подготовил. Если иногда проверять лекции и проводить тесты остаточных знаний среди студентов, тогда шансы, по идее, должны еще вырасти. Жизнь любого постсоветского вуза последние три года состоит из постоянной борьбы профессорско-преподавательского состава с периодическими наездами Рособрнадзора или какой-нибудь другой инстанции такого рода. Мы все знаем, что это не очень эффективно. УМК может написать специально обученный, специально нанятый человек. Тесты остаточных знаний, скорее всего, окажутся у всех университетов низкими, и можно заранее получить варианты. В общем государство пока не победило в этой безнадежной борьбе и, возможно, вообще никогда не победит. А главное ее ведение чудовищно увеличивает затраты для преподавателя, потому что УМК же надо еще наваять, студентов к тесту надо еще специально натаскать. Если ваши результаты оцениваются по тесту, вы будете натаскивать студентов на тест, разумеется, в первую очередь. В случае с Россией еще не понятно, кто составит этот тест. Если мы берем социологию или большинство гуманитарных наук, то мы получим такие вещи, которым, может быть, мы побрезгуем учить своих студентов в любой другой ситуации. Наконец, есть третья возможность, и она, кажется, описывает российскую ситуацию едва ли не лучше, чем все предыдущие. Сговор может быть на самом высоком уровне между реципиентом, университетом и обобщенным государством. Ситуация, которая возникает в 1990-е годы, особенно в начале 1990-х годов – государство предпринимает все меры, для того чтобы провести базовые экономические реформы, не встречая очень большого сопротивления. Людям перестали платить. Все, что можно сделать, это дать им возможность зарабатывать самим, как-нибудь прокормить себя. Пока они как-нибудь кормят себя, они, наверное, не вымрут и не устроят революцию. Поэтому если вдруг в университете люди оказываются способными себя прокормить – это прекрасно, это отлично, нужно дать им все возможности для этого. Все возможности открываются – пожалуйста, берите деньги откуда угодно. Мы вам не платим, откуда вы их возьмете – уже абсолютно не наше дело. Мы не вмешиваемся. Вы можете себе позволить все, что угодно. Снижение затрат на образование для университета и для студента – простое продолжение той же самой логической линии. Университет как-то кормится, не протестует – и слава тебе, господи. Это все, чего мы от него хотим. Мы видим, как в 1990-е годы интенсивность внешнего контроля существенно снижается, что легко сделать в связи с общими настроениями, движением децентрализации. Некоторое время нет практически никаких государственных стандартов. Потом они начинают вводиться. Они начинают вводиться и насильственно внедряться уже существенно позднее, и, кажется, что местами без особого энтузиазма. Два слова о том, почему происходит или не происходит девальвация в университетах, исполняющих, прежде всего, классовые функции. Во-первых, она обычно не происходит, потому что коррупция построена на том, что кому-то можно продать что-то, что, по идее, не должно продаваться в академической сфере. Но классовый университет и так продает свое образование тому, кто заплатит дороже всего. Здесь у университета просто нет возможности нажиться на каких бы то ни было взятках. Классовый университет идеально устойчив в том смысле, что в университет, в который поступают «за взятки», мы точно знаем, учатся те люди, которые заплатили «самую большую взятку». В этом плане вуз, типа МГИМО, неподкупен. Он, действительно, продается за «самую большую взятку». У него нет никаких экономических стимулов, чтобы отклоняться от этой экономической стратегии. Я имею в виду обобщенный МГИМО, не конкретный МГИМО, такой провербиальный вуз, в который вы попадаете для того, чтобы там проучиться, и знаете, что там учатся только люди, которые этого достойны, потому что они происходят из правильных семей, у них есть правильные деньги. Что может поставить под угрозу такой университет? Он очень прост в управлении, потому что там никаких требований к образовательным программам, он может довольно дешево стоить. Единственный признак такого университета – то, что в нем уже учится элита. Элите просто в него поступать, потому что он производит самоисполняющееся пророчество, он сам по себе всегда оказывается элитарным. Главное – сделать его элитарным, а дальше все родители будут отдавать своих детей туда, где уже училась элита, и неважно, чему их там учат, важно, что их предшественники учились там же. Две вещи, которые могут поставить такой университет под угрозу. Во-первых, может измениться господствующая идеология, которая определяет поведение плательщиков, в данном случае – домохозяйств. Это то, о чем я успел упомянуть коротко вначале. Теперь среди доминирующих классов может распространиться мнение о том, что недостаточно, чтобы дети обладали дипломом, гарантирующим, что они из правильной семьи. Теперь хорошо бы, чтобы дети имели диплом, демонстрирующий, что они что-то знают и умеют. Из правильной семьи, конечно, хорошо, но если это правильная семья, плюс, мозги – это гораздо лучше. Когда такое настроение распространяется, тогда система начинает трансформироваться. Во-вторых, может произойти еще одна вещь, о которой я не говорил ничего. Может перераспределиться власть внутри университета. Та картина, которую я рисовал до сих пор, была очень упрощена в одном отношении. Перед тем, как говорить об этом, я скажу два слова о том, что, по-моему, произошло в России. Во-первых, в России существовала традиционная практика оплаты образования по результатам, которая очень располагала к тому, чтобы выдавать диплом кому угодно. Университет зависел от того, сколько студентов он выпустит, буквально – сколько дипломов он выдаст. Не выдавать диплом человеку, который уже оказался внутри, у самой организаци |
Мультимедийные проекторы или назад в 20-й век – к доске с мелом? прошу заинтересованных поддержать!Три года назад писала в блоге о том, как сложно обстоит дело в университете со стационарными мультимедийными проекторами, как приходится бегать со служебками в политехе, как предлагают самой носить проектор в сельхозинституте (наряду со своим ноутбуком). Более-менее хорошо дело обстоит в экономическом институте и в гуманитарном. За это время на тех факультетах, что преподаю, появилась лишь одна новая аудитория с проектором – 1208 на филологическом. Радует, что хоть что-то.... А вот на философском и ФПОИТ их нет, к сожалению. В нашем институте - ИНПО – хотела недавно провести лекцию с использованием проектора и интернета – оказалось, что он сломан, а wi-fi ловит только в одном углу здания, где как раз мы и не занимаемся. В техническом отделе молодой человек предложил мне пойти по кафедрам и поспрашивать – авось где-нибудь подадут…. На все мои вопросы – «когда у нас будет нормальное техническое оснащение аудиторий?» я обычно слышу «финансов нет, дорого» или другой вариант - "это нужно только вам"! |
Модели мировых рынков образовательных услугДумаю, что эта тема актуальна и для нас... "============================================= Смогут ли российские вузы участвовать в мировом соревновании за молодые таланты? Каков экспортный потенциал российского рынка образовательных услуг? Ограничены ли возможности для экспорта этих услуг наследием советской образовательной империи? Об этом читайте статью канд. соц. наук, старшего преподавателя факультета социологии Санкт-Петербургского филиала НИУ-ВШЭ Марии Сафоновой "Есть ли у российских университетов шансы на интернациональном рынке образовательных услуг?"
Для того, чтобы ответить на эти вопросы, нам нужно разобраться, как вообще работает международный рынок образовательных услуг. Модели мировых рынков образовательных услуг Способ распределения потребителей образовательных услуг между их поставщиками в этом случае напоминал бы распределение покупателей жетонов метро между окошками, в которых они продаются. Пассажиру совершенно все равно, в каком окошке их покупать, и количество продаж из каждого окошка есть произведение двух переменных — (а) времени, которое это окошко было открыто, (б) количества пассажиров, зашедших на станцию. Распределение мужчин и женщин, старых и молодых, блондинов и брюнетов, голосовавших за «Единую Россию» и против, купивших жетоны в каждом из них, было бы одинаковым в пределах статистической погрешности. Эта модель вопиюще неадекватна в нескольких отношениях. Во-первых, образовательные услуги не похожи на жетоны метро в том смысле, что они не эквивалентны друг другу — они варьируются по качеству и по профилю. Основные вариации по качеству имеют место между факультетами, а не между странами — в каждой стране есть лучшие и худшие факультеты по любой специальности — но поскольку факультеты интегрированы в национальные системы образования, между средним качеством программ по данной специальности в двух странах могут быть существенные различия. В целом, медицинские факультеты Великобритании, вероятно, лучше, чем медфаки Бурунди. Некоторые страны могут специализироваться на более качественном и более дорогом образовании, другие — на менее качественном и доступном. Аналогично, сегментация может происходить по специализации — одна страна поставляет медицинское образование, другая — инженерное. Во-вторых, потребители образовательных услуг различаются по своей покупательной способности и по своим предпочтениям в отношении содержания образования. Как и с качеством образования, тут есть вариации внутри каждого общества — в каждом есть более и менее обеспеченные — но в целом мы можем предположить, что средняя покупательная способность абитуриентов из богатой страны будет выше, чем абитуриентов из бедной. Вообще говоря, мы можем допустить также, что спрос будет варьироваться и по профилю — более прикладная и техническая ориентация культуры одной страны, более гуманитарная — другой. В-третьих, физическая и социальная дистанция между регионом–донором и регионом-реципиентом не может не иметь значения. Чем ближе в пространственном отношении, тем дешевле билеты и проще поддерживать связь с домом. Чем ближе в культурном и социальном отношении, тем более все знакомо и понятно, тем легче сориентироваться на месте и проще социальная адаптация. Чем дальше, тем выше то, что институциональная экономика называет «транзакционными издержками». Мы можем — пока чисто умозрительно — предложить несколько моделей сегментации глобального образовательного рынка. Первая — ценовая — предполагает, что будут страны, специализирующиеся на элитарном и дорогом образовании, в основном привлекающие абитуриентов из богатых регионов; страны, специализирующиеся на более низкого качества бюджетном образовании, рекрутирующие выпускников из более бедных регионов, и, наконец, страны, не экспортирующие образовательных услуг вовсе. Вторая — тематическая — предполагает, что будут устойчивые дисциплинарные профили разных национальных образовательных систем. Первая и вторая модели могут легко совмещаться студенты из бедных стран будут чаще выбирать медицину и инженерные специальности, на которые есть большой спрос у них дома, из богатых — элитарные научные или гуманитарные дисциплины. Наконец, третья модель или, вернее, модели, указывают на разные формы близости — пространственной, цивилизационной, политической, исторической, институциональной или какой-либо еще. Опять же, они могут быть объединены с предыдущими в разных комбинациях — например, для студентов из более бедных стран физическая дистанция может оказаться более важным фактором, чем для студентов из более богатых, и тогда мы можем получить более территориально локализованные рынки медицинского образования и более глобальные — образования в области теоретической физики. Международная статистика студенческих миграций: наследие Напротив, никакой значимой связи между долей международно мобильных студентов и показателями экономического развития (ВВП на душу населения) не обнаружилось (Спирмен -0.143, p>0.1). Нет ни положительной зависимости (чем богаче страна, тем больше возможностей оплатить образование за рубежом) , ни отрицательной (чем беднее страна, тем хуже образование и, в целом, тем большие стимулов стремиться из нее мигрировать). Не прослеживается и наличия какой-то нелинейной зависимости. Можно было бы предполагать, например, что студенческая миграция из самых бедных стран невозможна, поскольку лишь немногие дети там получают хотя бы среднее образование, зато из немного более развитых в образовательном отношении она наиболее интенсивна, в то время как из самых богатых — вновь низка (зачем им куда-то ехать, если можно привезти лучших преподавателей к себе?). Имеющаяся статистика, однако, не позволяет зафиксировать подобного эффекта. Доля мобильных студентов не зависит от экономического благосостоянии. Но если брать только студентов, уже покинувших свою страну, то окажется, что жетонная модель обладает не такой уж низкой предсказательной силой для государств — крупнейших поставщиков образовательных услуг, как можно было бы подозревать. Рассмотрим вначале три примера — США, Великобританию и Францию, которые в совокупности получают 41.5% всех мобильных студентов в мире (США — 21.3%, Великобритания — 11.4%, Франция — 8.8 %) На Рисунке № 1 показана зависимость объема потока (т.е. количества) иностранных студентов из некой страны-донора N, получаемого Соединенными Штатами, от общего числа интернационально-мобильных студентов, отравляемых страной N. Зависимость оказывается очень сильной — показатель R² (0,578) демонстрирует, что в случае с США размер отправляющей страны объясняет почти 60% наблюдающихся вариаций в численности иностранных студентов, решивших получить образование в Штатах. Рисунок 1. Зависимость количества студентов из страны N в США от общей численности мобильных студентов из N
Мы видим, что чем больше страна N отправляет студентов, тем большую их долю получают Соединенные Штаты. Однако на рисунке можно обнаружить ряд точек, которые находятся значительно выше центральной линии — это Канада, Индия, Ямайка, Танзания, Египет, Панама, Мексика, Южная Корея, Япония и др. Это страны, которые отправляют в США значительно больше своих интернационально-мобильных студентов, чем мы предполагали, исходя из жетонной модели. Мы также видим случаи, находящиеся значительно ниже центральной линии — это, например, Алжир, Тунис, Джибути, Таджикистан, Азербайджан, Мальта, Бруней и др. Это страны, которые отправляют значительно меньше своих интернационально-мобильных студентов, чем можно было предположить, опираясь на жетонную модель. На Рисунке № 2 показана зависимость объема потока иностранных студентов из некой страны-донора N, идущего в Великобританию, от общего числа интернационально мобильных студентов, отравляемых страной N. Рисунок 2. Зависимость количества студентов из страны N в Великобритании от общей численности мобильных студентов из N; красные значки соответствуют бывшим британским колониям
Поскольку жетонная модель в данном случае становится менее удовлетворительной, а случаев, ведущих себя неожиданным образом (т.е. расположенных значительно ниже или выше центральной линии), становится больше, приходится начинать думать об альтернативных объяснениях. Что общего есть между странами, которые находятся слишком высоко или слишком низко на нашем графике? Выше было предложено три возможных гипотезы — во-первых, ценовая сегментация, во-вторых, тематическая сегментация, в третьих, пространственная и институциональная близость. Они будут рассмотрены по очереди. Может ли быть так, что одни страны специализируются на элитарном высшем образовании для богатых, а другие — на бюджетном образовании для бедных? Глядя на расположение точек на графике, это объяснение оказывается не очень убедительным. Среди тех, кто отдает неожиданно много студентов Великобритании, оказываются как обеспеченные Ирландия и Катар, так и голодающие Нигерия и Сьерра-Леоне. Более формально, проанализировав корреляцию между числом студентов в принимающей стране для трех крупнейших экспортеров образовательных услуг и ВВП на душу населения в отправляющей, мы найдем значимую связь только для Великобритании, которая, видимо, действительно получает студентов из более богатых стран. Для США и Франции подобная связь отсутствует. Если экономическая сегментация что-то и объясняет, то немного. Вторая гипотеза не может быть проверена в данный момент, поскольку ЮНЕСКО не публикует сведения о том, что именно едут изучать мобильные студенты. Интуитивно, однако, она кажется малоубедительной. На уровне обыденного знания, ничего не известно о принципиальных различиях специализациях, по которым предлагают дипломы университеты США, Великобритании и Франции. Допущение же, что студенты из Камеруна, Нигерии, ЮАР и Центрально-Африканской республики предпочитают радикально различные области знания, и вовсе кажется неправдоподобным. Гипотеза территориальной близости на первый взгляд работает лучше. Ирландия находится рядом с Великобританией, а Мексика и острова Карибского бассейна — рядом с США. В других случаях, однако, и она дает сбой — обе страны находятся на приличном расстоянии от Южной Кореи, Индии и Филиппин, что не мешает последним отправлять в США или Великобританию много мобильных студентов. Существует, однако, еще одно предположение, которое отчасти поглощает предыдущее и согласуется с данными еще лучше. Это предположение о значимости институциональной и культурной близости. Такая близость обеспечивалась экспортом институциональных и культурных моделей из одной страны в другую. Наиболее ощутимые следы такого экспорта можно найти в странах, в истории которых есть период принадлежности к крупной империи (были колонизированы, находились на зависимых территориях и т.п.). Действительно, отклоняющиеся точки на графиках настойчиво напоминают о событиях на арене международных отношений из курсов по Новой и Новейшей истории. На рисунке, отображающем выигрыши Великобритании, наличие/отсутствие институционально и культурного экспорта из принимающей страны в страны-доноры обозначено с помощью значков разного типа. Квадратные значки на рисунке отображают страны, в истории которых в течение XIX — XX века был период политической зависимости от Великобритании (территория страны имела статус колонии или зависимой территории, находилась под протекторатом, заключала специальное соглашение, была мандатной территорией). Круглые — страны, в истории которых не было такого периода. Такая манипуляция с точками позволяет обнаружить, что квадратные значки концентрируются преимущественно над центральной линией. Страны, которые в прошлом были политически зависимы от Великобритании, отправляют в ее университеты гораздо больше своих мобильных студентов, чем можно предполагать, основываясь только на их размере. В случае третьего крупного международного поставщика образовательных услуг — Франции — жетонная модель работает еще хуже (Рис. № 3). Во-первых, на диаграмме появляется еще больше исключительных случаев, поднимающих высоко над центральной линией. Некоторые из этих случаев были замечены нами на предыдущих рисунках и обозначали страны, которые отправляли в Великобританию или США неожиданно мало студентов: Алжир, Сенегал, Гаити, Бенин, Коморские острова и др. Рисунок 3. Зависимость количества студентов из страны N в Франции от общей численности мобильных студентов из N; красные значки соответствуют бывшим французским колониям
Модель, учитывающая институциональную и культурную близость, дает значительные возможности для объяснения существования студенческих потоков между странами, которые были связаны отношениями политической взаимозависимости в прошлом. Гипотеза о значимости пространственной близости может быть включена в эту модель: соседнюю территорию легче покорить, политически или экономически, а, главное, легче оборонять от других претендентов. Чтобы проверить это наше предположение, мы можем посмотреть, какие потоки и в каком объеме достаются странам, которые в данных момент не входят в пятерку крупнейших реципиентов студенческой мобильности, но осуществляли интенсивную политическую, экономическую и культурную экспансию в прошлом. На рисунке № 4 показана зависимость объема потока иностранных студентов из некой страны-донора N, получаемого Испанией, от общего числа интернационально-мобильных студентов, отравляемых страной N. Эта зависимость гораздо слабее, чем в предыдущих случаях. «Отклоняющие» случаи, обозначенные красными значками — Мексика, Марокко, Филиппины, Венесуэла, Бразилия, Эквадор, Куба, Уругвай, Экваториальная Гвинея — взлетают очень высоко над центральной линией. Рисунок 4. Зависимость количества студентов из страны N в Испании от общей численности мобильных студентов из N; красные значки соответствуют бывшим испанским колониям
Рисунок 5. Зависимость количества студентов из страны N в Португалии от общей численности мобильных студентов из N; красные значки соответствуют бывшим португальским колониям
На этой диаграмме мы снова видим знакомый образец распределения точек. Квадратные значки, обозначающие бывшие советские республики, дают России заметную долю своих интернационально-мобильных студентов. Однако и все остальные государства, попавшие на него, напоминают нам о карте успехов советской внешней политики. Если бы у нас появилась возможность отобразить на диаграмме те страны, которые отсутствуют в силу ограничения данных, то они концентрировались бы в нижней половине рисунка. Рисунок 6. Зависимость количества студентов из страны N в России от общей численности мобильных студентов из N; красные значки соответствуют республикам бывшего СССР
До сих пор рассматривались примеры отдельных стран. Взглянем теперь на мировую карту студенческих миграций с высоты полета МКС, для чего можно воспользоваться имеющейся у нас статистикой ЮНЕСКО и Росстата, и с помощью средств визуализации сетевых данных построить карты, которые будут отображать существующие международные студенческие миграции. Данные о наличие студентов из страны N в стране L будут кодироваться как существование связи между этими двумя странами, причем связь будет фиксироваться как направленная от страны N к стране L. На карте точками будут обозначены отправляющие и принимающие иностранных студентов страны, стрелками — наличие и направление потока между ними. Оставим на карте только наиболее существенные для отправляющих стран студенческие потоки, такие, по которым перемещается не менее 30% всех интернационально-мобильных студентов из страны-донора N. На рисунке № 7 мы видим только тех экспортеров и потребителей высшего образования, которые связаны подобными сильными (для страны-потребителя) отношениями. Те каналы, которые способны регулярно перемещать большие потоки интернационально-мобильных студентов, можно назвать «глубокими» миграционными каналами. Рисунок 7. «Глубокие каналы» международной студенческой миграции
Манипуляция, произведенная с данными, позволяет обнаружить, что на карте международных студенческих потоков есть всего несколько точек, притягивающих студенческую миграцию, идущую по глубоким каналам[5] . На карте остаются шесть основных центров притяжения: США, Великобритания, Франция, Австралия, Германия и Россия. Кроме крупнейших реципиентов на этой карте появляются три небольших — Португалия, Испания, и Куба. Еще семь стран получают лишь один поток, идущий по глубокому миграционному каналу (Дания — из Исландии, Нидерланды — из Суринама, и т.д.). Центральные крупные реципиенты окружены веером входящих потоков. В большинстве случаев отправляющая страна связана глубоким каналом студенческой миграции только с одной принимающей страной. Большинство отправляющих стран мы видели в качестве «отклоняющихся» точек на рисунках в первой части статьи. Социальная организация глубоких каналов студенческой миграции Такая организация миграции упрощает и ускоряет процесс адаптации, и делает миграцию в какую-то другую страну (где нет или не было земляков) менее простым, комфортным и, в конечном счете, менее прибыльным предприятием. Поскольку процесс перемещения упрощается, а выигрыши от миграции возрастают, то все новые и новые мигранты вовлекаются в процесс. Поэтому если трудовая миграция между двумя странами однажды началась, то некоторое время ее объемы будут нарастать: земляческие связи облегчают процесс перемещения и рекрутируют все новых и новых трудовых мигрантов. Персональные сети стабильно связывают конкретную принимающую страну и конкретную отправляющую страну миграционным потоком, так как обеспечивают регулярное пополнение потока новыми поколениями мигрантов. Массовые миграции относительно устойчивы во времени и пространстве. Чем больше земляков в принимающей стране — тем проще процесс адаптации и меньше издержки на получение навыков жизни в новой стране. Чем проще адаптация — тем более привлекательная страна, где есть принимающее сообщество [7] земляков, и тем более устойчивым становиться конкретный миграционный поток. Мы видим, что глубокие миграционные каналы преимущественно соединяют страны, связанные опытом принадлежности к одной политической структуре. Для того, чтобы сделать картину еще более ясной, на рисунке № 7 были использованы графические средства. Страны, которые были частью одной из семи крупных империй Нового и Новейшего времени и у которых в результате экспансии есть общий лингва-франка (английский, французский, испанский, русский и т.д.), были выделены значком одной формы. Отдельный значок был присвоен странам, территории зависели и от Франции, и от Великобритании, т.е. Камеруну и Канаде. Почему мы обращаем внимание прежде всего на язык? Во-первых, потому, что как мы уже говорили выше, знание языка обучения значительно сокращает возможные издержки потенциального интернационально-мобильного студента. Во-вторых, если язык имперского центра имеет статус государственно или используется как линва-франка, то он является единственным или одним из языков системы образования в стране-доноре. В тех случаях, когда после получения независимости в этой системе образования появлялись школы, которые предоставляли возможность обучаться на другом, отличном от языка колонизаторов, языке, старый колониальный экспорт порождал основания для неравенства. Поскольку в ситуации политической зависимости знание языка колонизаторов предоставляло больше возможностей для мобильности, доступ к образованию на языке колонизаторов имели элиты и образованные слои. После получения независимости они не только не отказывались от него, но поддерживали его статус как языка обучения в ряде школ, поскольку язык оставался инструментом поддержания классовых границ и приобретения жизненных шансов. Ряд школ с языком обучения колонизаторов продолжали иметь высокий статус; новые школы с локальными языками обучения, куда получали доступ те, кто стоял ниже на ступенях социальной иерархии, имели соответствующую непривлекательную позицию в системе образования. Более того, как мы знаем из истории колониальных империй, они экспортировали не только язык, но и элементы системы образования. Это означало, что школьники и родители из зависимой страны имели навыки навигации в системе образования, конструкция которой является схожей с конструкцией системы образования метрополии. Кроме того, в системах циркулируют сходные дипломы о получении среднего образования, что означает отсутствие или небольшие издержки при конвертации дипломов. Таким образом, экспортировав язык, бывшие имперские центры «встроили» в системы образования зависимых территорий элементы, которые направляют интернационально-мобильных студентов из политически-зависимых в прошлом стран в бывшие метрополии. Экспорт языка и институциональных образцов образовательной системы может либо создавать для экспортирующей страны исключительные условия получения возвратных студенческих потоков, либо возможности для их последующего разделения или перенаправления среди ее бывших колоний. Исключительные условия имеют Франция, Португалия, Нидерланды, Дания и Россия, поскольку на данный момент нет реципиентов, которые способны учить на их языках так успешно, что могли бы создать новые глубокие каналы. Первичный экспорт английского языка, осуществленный Великобританией, создал одно из условий для перенаправления больших потоков из Азии в США и Австралию. Первичный экспорт испанского создал одно из условий перенаправления отдельных потоков из Латинской Америки в кубинские университеты. США как страна иммиграции и страна, обладающая крупнейшей академической системой, оказывается в самой сильной позиции. К ней направлены три типа глубоких каналов студенческой миграции. Первый тип появился как один из выигрышей от собственной экономической и политической экспансии второй половины XIX — первой половины XX века (страны Латинской Америки, Филиппины, Япония). Второй тип потоков связан с более поздней экономической и культурной экспансией, однако для них в прошлом была подготовлена почва: Великобританией был экспортирован язык и ряд институциональных образцов (в Индию, например). Третий тип появился как следствие современной экономической и образовательной экспансии; лучший пример такого потока — поток из Южной Кореи и китайского Тайваня[8] . В этих и ряде других случаев современные студенческие потоки, идущие в США, имеют те же элементы в социальной организации, которые удерживают «постколониальные» потоки в европейские страны. Американские исследователи демонстрируют, что устойчивые потоки мигрантов, обладающих большим объемом человеческого капитала (в том числе потоки студентов, едущих на магистерские и аспирантские (PhD) программы), идущих из ряда стран Азии в США, организованы с помощью университетских подструктур, которые созданы в отправляющих странах силами выпускников американских университетов по американским образцам. Они называют наблюдаемое явление «сопряжением» образовательных систем двух стран (articulation of educational systems). Таким образом построен миграционный канал, обеспечивающий большой поток из Южной Кореи в США (63,8 тысяч студентов). Наличие такого рода элементов способствует дополнительному экспорту языка (значительная его часть осуществляется за счет диффузии культурных образцов средствами массовой культуры). История деятельности Кубы на рынке международного образования — один из интереснейших случаев, которые заслуживают более подробного изучения. Как утверждают кубинские исследователи [9], в течение 1960-1980-х Куба была связана исходящим студенческим потоком и активными академическими взаимодействиями со странами Восточной Европы (70% академических взаимодействий). На этот период пришлось интенсивное развитие старой университетской системы Кубы (университеты возникают в тот период, когда еще сильна зависимость от Испании, и создаются по испанским образцам). После распада СССР и прекращения финансовой помощи Куба снова начала отправлять молодых людей в Испанию, а сама развернула активную экспортную кампанию в испаноязычной Латинской Америке (70% современных академических взаимодействий Кубы локализованы в Латинской Америке), которая привела к ее современному сильному положению в регионе (см. рис. 7). Пример Кубы наводит на следующие соображения. Мы знаем, что некоторые страны, территория которых в прошлом входила в состав крупных империй, сегодня являются поставщиками услуг на международном рынке образования, однако размах их предпринимательской деятельности довольно невелик (за исключением Кубы) и территориально в основном очерчен все теми же имперскими границами. Так, Чили получает 31% всех своих иностранных студентов от Перу, Марокко получает 13% всех своих иностранных студентов от Мавритании, Вьетнам получает 70% всех своих иностранных студентов от Лаоса и 13% от Камбоджи, Гана получает 85% своих иностранных студентов от Нигерии, Киргизия получает 70% своих иностранных студентов от Узбекистана и 16% от Казахстана и т.д. Вопрос, который возникает при внимательном знакомстве со статистикой, может быть сформулирован следующим образом: смогут ли альтернативные образовательные центры на территории бывшего Советского Союза при некоторых инвестициях (собственных или иностранных) в университеты «перетянуть» часть студентов из стран СНГ и Балтии, едущих сейчас в Россию? Из работ по трудовым миграциям мы знаем, что на основе межличностных сетей мигрантов образуются предприятия (их легальный статус бывает разным), которые на регулярной основе рекрутируют трудовых мигрантов. В случае образовательной миграции организации системы образования — школы и бакалаврские программы — работают как предприятия, стабильно рекрутирующие студентов-мигрантов. Кроме того, в ходе экономической экспансии, помимо экспорта языка, центры крупных империй создали устойчивую транспортную инфраструктуру. В прошлом она позволяла метрополиям получать сырьевые ресурсы. Сегодня эта транспортная инфраструктура делает перемещение в бывшую метрополию более простым и привычным (хотя не всегда более дешевым). Ранее она упрощала перемещение рабочих, и способствовала возникновению устойчивых потоков трудовой миграции. Наличие трудовых потоков упрощает перемещение современных студентов в связи с упоминавшимися выше кумулятивными эффектами миграционных сетей. Транспортная инфраструктура поддерживает и трудовую миграцию, и студенческую. Модель, которая позволяет объяснить существование устойчивых каналов студенческой миграции, можно назвать историко-институциональной. Она учитывает, каким образом устойчивый экспорт институциональных и культурных образцов на протяжении какого-то исторического промежутка определяет современную студенческую мобильн |
вопрос к компьютерным специалистам УниверситетаЗдравствуйте!
|
Возможен ли феминизм в России?Интересно - мужчина феминист в том числе объясняет свою позицию. Не много у нас таких смелых...
Что люди понимают под словом "феминизм" и что оно означает на самом деле? Ольга Воронина, директор Московского центра гендерных исследований; Ольга В эфире: в воскресенье в 11:00, Фрагмент программы Ирина Костерина: Очень много стереотипов - о пресловутых «мамонтах». Продолжение - см |
Ударим невежеством по абортам============================================= Ударим невежеством по абортам К сожалению, обсуждение вопросов рождаемости и репродуктивных прав в российской публичной сфере никогда особенно не было основано на научных фактах. Совсем не потому, что таких фактов нет. Конечно, мы знаем про российскую демографию куда меньше, чем хотелось бы. Очень не хватает масштабных репрезентативных исследований".
|
Экологические аспекты онкологической заболеваемости и смертности населенияПотрясающе интересная статья с описанием причин онкологии в Новгороде в том числе. оказывается, у нас транспортная причина наиболее актуальна. см. сайт: http://ecodelo.org/node/5977/1541 |
Университет и Чистилище
От редакции. Университет как социальная институция – важная тема нынешних российских медитаций. Это связано не только с «болонским процессом» и реформой высшей школы. У этого есть и более широкий контекст, о котором пишет в своей недавно изданной в России книге «Университет в руинах» Билла Ридингса. Этому была посвящена и серия очень интересных публикаций Н.Плотникова, В.Россмана, В.Куренного в журнале «Пушкин» (2010, № 1). Университет переживает очень глубокое перерождение, идет спор о том, что вообще останется от классической «гумбольдтовской» модели университета. Чем университет станет завтра? В августе вышел в свет третий номер журнала «Культиватор», пока мало доступный читателям вне Москвы. Номер также посвящен прошлому и будущему университа. Для него Иосиф Фурман взял интервью с одним из крупнейших российских медиевистов ПАВЛОМ УВАРОВЫМ, |
100 -летие со дня начала празднования 8-го МартаРовно 100 лет назад впервые отметили 8-е марта в Германии, Дании, Швейцарии и Австрии. Отметили митингами в защиту прав женщин - избирательных, трудовых. а также:
Слово «феминизм» сегодня произносится с оттенком пренебрежения. В лучшем случае перед глазами встает зануда, в худшем — крикливая сумасшедшая. Сегодня почти никто из женщин не считает себя приверженками идеалов Симоны де Бовуар, Кейт Миллет или, не дай бог, Розы Люксембург. Но все пользуются правами, которых женщины добились за последние полтора века. То, что сегодня любой женщине кажется само собой разумеющимся — учиться и работать, носить брюки и голосовать, курить и владеть имуществом — 150 лет назад представлялось верхом смелости или неприличия. В бывшем СССР 8 марта женщинам дарят цветы и конфеты и желают им оставаться милыми и нежными. В Западной Европе в этот день газеты вспоминают о неравенстве в оплате труда, о «стеклянном потолке», об ущемлении прав женщин в Африке и на Ближнем Востоке. Для российского уха это звучит очень похоже на риторику времен Советского Союза и напоминает эмансипацию, проводимую сверху. Forbes решил вспомнить, за что боролись женщины последние полторы сотни лет и что из этого вышло. Далее — смотреть слайдшоу |
О важности гуманитарного образования в университетеПолностью согласна с Терри (см. ниже) . Постоянно встречаю своих бывших студентов с политеха, работающих не по специальности и нуждающихся как раз в социальных знаниях - коммуникативных навыках, навыках анализа социальной информации и т.д. Недавно встретила одного своего студента, который сообщил, что только 10% из его группы работает по специальности - автомобили кажется... Сам, кстати, тоже работает не по специальности, а слюдьми и с социальной информацией :)). http://www.rabkor.ru/debate/11388.html 21.12.2010 | 07:01 |
Выступление на тему «Человеческий капитал России»http://www.contextclub.org/events/y2010/m11/n51 Лекция весьма интересная - рассматривает проблемы образования - всех уровней- в России с точки зрения человеческого капитала. Приводятся интересные данные по разным аспектам образования в России. В очередной раз прихожу к мнению, что пока еще образование (не получение диплома, а уважение знаний) не стало ценностью само по себе в нашем обществе. |
Комментарий ректора ЕУСПб Олега Хархордина: Помогут ли целевые фонды высшему образованию?Комментарий ректора ЕУСПб Олега Хархордина: Помогут ли целевые фонды высшему образованию? |
О проекте «Модернизация в свете норм и ценностей современной России: 1981 – 2011Начинается интересный международный социологический проект в Москве, нацеленный на изучение ценностей в современной России. Замечательно, что наконец-то на ценности обратили серьезное внимание известные ученые. Почитать подробнее можно на сайте: Эдуард Понарин, Даниил Александров Начнем с главного – собственно с информационного повода: Государственный университет – Высшая школа экономики получил грант размером 110 миллионов рублей на открытие Лаборатории сравнительных социальных исследований. Как многие, вероятно, знают или слышали, в конце июня 2010 года Министерство образования и науки РФ объявило конкурс на привлечение ведущих ученых мира в российские вузы. В течение месяца шел прием заявок, осенью определились победители, и в итоге было выделено 40 грантов на более чем 500 заявок; из них государственное финансирование получила только одна заявка в области общественных наук – Лаборатория сравнительных социальных исследований во главе с выдающимся ученым, профессором Мичиганского университета Рональдом Инглхартом, который на протяжении 30 лет занимается реализацией проекта “World Values Survey” (“Всемирное исследование ценностей”). На данный момент известно, что в России Инглхарт будет работать вместе с немецким профессором Христианом Вельцелем, ученые, как планируется, приедут в Россию в середине декабря. |
лекторий - лекция о молодежных культурахНашла в интернете нтересный сайт с лекциями российских ученых . Лекция с Еленой Омельченко - точно должна быть интересной! Очень интересная личность. 2 декабря 11 ноября 22 октября 7 октября 23 сентября 20 мая 6 мая 22 апреля 8 апреля 25 марта 4 марта 18 февраля 4 февраля 21 января http://www.contextclub.org/events/ |
Поле битвы — образованиеПо рассылке прислали статью, которая задевает за больное. Является ли ценностью качественное образование в нашем обществе? Способствует ли политика министерства образования повышению качества образования? http://www.rabkor.ru/?area=articleItem&id=10833&mode=print Новейшие инициативы Министерства образования и науки в сочетании с принятием федерального закона №83 и публичными высказываниями официальных лиц нельзя расценить иначе, как объявление войны. И цель ее - не что иное, как уничтожение отечественной системы образования как таковой. |
проблемs высшего образованияОбнаружила в своем архиве запись о семинаре в Праге, который проходил 11 лет назад и поняла, что с того момента мало чего изменилось в нашем высшем образовании... Обсуждение проблем высшего образования в Праге В конце мая 1999 года в Праге состоялся семинар «Управление, предпринимательство и академические ценности», организованный Министерством образования, молодежи и спорта Чешской Республики, Центром исследований высшего образования и OECD Программой управления высшим образованием. В семинаре приняли участие представители министерств, ректоры, вице-ректоры, исследователи проблем высшего образования из 21 государства (Англия, Ирландия, Франция, Германия, Австралия, Израиль, Нидерланды и другие). Нашу страну представляли доцент кафедры высшей математики НовГУ Карданова Е.Ю. и доцент кафедры социологии НовГУ Луковицкая Е.Г. Наряду с традиционной миссией – создавать новые знания (исследовательская) и передавать эти знания (образовательная) современные университеты вынуждены выполнять и новые, среди которых: На семинаре мы участвовали в 3-х групповых сессиях, где обсуждались вопросы – каковы новые академические ценности, новые инновационные силы в образовательных процессах, какие существуют препятствия и пути их преодоления; отношения между образовательными институтами и средой, вхождение образовательных институтов на рынок и возможные цели и потери при этом. В целом на этом семинаре мы осознали, что университеты мира имеют те же проблемы, что и мы - где и как заработать деньги, взаимоотношения Министерства образования и университетов, где «золотая середина» между академическими и предпринимательскими ценностями для университетов. |
Современная литература США в контексте культурного плюрализмаhttp://www.polit.ru/lectures/2010/09/23/literature.html |
Мнение Ректора ВШЭ: треть российских студентов не способны учиться вообще Ректор Высшей школы экономики Ярослав Кузьминов, выступая на 6 Пермском экономическом форуме, сказал, что абсолютное большинство российских семей и студентов воспринимают образование как услугу, а учителя - как нечто абстрактное и великое. Кузьминов заметил, что в вузы поступает больше человек, чем выходят из школ. Большинство выпускников колледжей сразу идут в университеты. Это, заметил Кузьминов, не «буйство семей». По опросам, 35% предприятий требуют от всех своих сотрудников высшего образования. Премия за высшее образование — то есть насколько больший доход получает выпускник вуза — в России фактически равна нулю. В России, отметил Кузьминов, очень плохой отбор «исполнителей» Доля инвестиций семей в высшее образование за 10 лет сократилось с более 60% до 39% в 2009 году. Это значит, что за образование стало больше платить государство. Каждый новый рейтинг показывает падение уровня российских университетов. Это происходит из-за недофинансирования. На студента тратится меньше, чем в западных странах, зарплата преподавателей меньше чем в среднем по региону. Плохое и «качество» студентов. 35-40% студентов не могут, по словам Кузьминова, учиться вообще — это троечники или двоечники. Россия — лидер по заочному образованию. Свежие выпускники идут в торговлю, финансы и транспорт. При этом некоторые отрасли остаются без образованных людей, такие как сельское или лесное хозяйство. Для устранения «псевдовузов» необходим ввод «прикладного бакалавриата». Это позволит оставаться людям приобщенными к университетскому образованию, но при этом можно будет давать студентам практические навыки. |
Пять принципов построения нового университетаИнтересная, на мой взгляд, статья о стратегии развития университетов России - о создании своих независимых фондов поддержки исследований в университете, о реальном поощрении преподавателей, ведущих активную научно-исследовательскую деятельность на примере Высшей школы экономики - одного из продвинутых вузов России.... Полная версия - http://www.polit.ru/research/2010/09/14/uni.html |
О самообразовании
Это один из первых примеров открытых образовательных ресурсов, проект называется OpenCourseWare. За 8 лет набралась целая медиатека: видео с лекций, бесплатные конспекты. Все курсы бесплатные, единственное логичное требование – хороший английский язык. http://academicearth.org/ А так же на YouTube много видеоканалов других именитых университетов: 5. Ресурс runiverse – мощная подборка материалов по истории России. На сайте много книг по истории России, выпущенных преимущественно в 19 веке. Русская философия, военные очерки, записки путешественников. В архиве законодательные акты Российской империи, хороший блок по русской философии – все в приличном качестве, можно читать. Собрание постоянно пополняется, все книжки можно скачать в pdf. Спецпроекты: политическая история ислама и собрание русской фотографии 19 века. Карты и атласы Российской империи. Самый старый был напечатан в 1722 году. |
Модернизационная роль университетовНа сайте "Русского журнала" опубликована дискуссионная статья о модернизационной роли университетов. Модернизационная роль университетов С момента своего возникновения университеты были «агентами преобразования мира», причем даже в те эпохи, когда нам кажется, что университеты всячески старались воспроизводить университетский корпоративный консерватизм – религиозный или академический. Даже в период подъема академий в XVII – XVIII веках, как показывает статистика научных биографий, ведущие ученые Европы работали в университетах. Более того, просто благодаря тому, что университет всегда занят формированием нового поколения образованных людей, он все время толкает время вперед. Университет создает будущее. |
о конференции в ВашингтонеУважаемая Дарья Борисовна, решила более подробно ответить на ваш вопрос в своем блоге, а не в комментариях к вулканическому кризису. |